Уже давно практически никто из серьезных историков не сомневается, что командир 1-го полка пеших егерей Императорской гвардии Пьер Камбронн ничего подобного не говорил. В крайнем случае произнес первое слово, но, думаю, нечто в этом роде тогда под Ватерлоо вырвалось из многих ртов в достаточном количестве.
При этом всем прекрасно известно, что когда знаменитая фраза пошла гулять сначала по Франции, а потом и по всему миру, сам Камброн пребывал не на том свете, а как раз в английском плену. Правда, намекал, что попал туда без сознания, но вот этому свидетелей точно не было. Однако несомненно, что по возвращении героя на родину Людовик XVIII восстановил его в звании генерал-майора и назначил командующим 1-й дивизией 16-го военного округа в Лилле. В 1822 генерал даже получил титул виконта и мирно скончался аж в 1842-м.
Через шесть лет Камброну поставили памятник, на котором и выгравировали великие слова. После чего сыновья командира дивизии «Старой гвардии» Клод-Этьена Мишеля подали в суд, утверждая, что про несдающуюся гвардию говорил на самом деле их папа. Доказательств у них тоже особых не оказалось, но Мишель по крайней мере действительно умер, а не сдался.
Короче. Там ещё много смешного. Включая нескольких английских офицеров, на голубом глазу клявшихся, будто в разных концах поля боя именно им Камброн отдал свою шпагу после произнесения знаменитой реплики. Но суть, конечно, совсем в другом. Просто вне зависимости ни от чего и, главное, от того, что кто сказал, любой школьник знает, чем дело кончилось.
Битва завершалась уже ночью, в полной темноте. Оставалось несколько французских каре, окруженных в основном англичанами. Многим удалось ускользнуть под покровом ночи. Остальные капитулировали. Вот и весь сказ.
А я почему об этом сейчас вспомнил. Только что Дмитрий Быков снова процитировал: «Гвардия умирает, но не сдается!» Неважно, в каком контексте. Слова живут и прекрасно себя чувствуют. Им плевать на то, что случилось с самой гвардией.