(Начало здесь)

Эта крепость, основанная, видимо, ещё Александром Яннайем и лет через сто после этого реконструированная Иродом Великим, превратившим её в очень серьезное военное укрепление с роскошным дворцом, в истории более известна тем, что в ней некогда содержался под стражей Иоанн Креститель, и, вполне возможно, Ирод не самый великий там же по пьяни устроил широко известную некрасивую историю с усекновением честной главы.

Но к интересующему нас моменту всё это одновременно и уже, и ещё не имело никакого значения. Просто была одна из немногих оставшихся после падения Иерусалима наиболее мощных еврейских крепостей, самая восточная, никакого, понятно, огромного стратегического значения не имевшая, но для порядку и более даже из чисто педагогических соображений римляне решили с ней разобраться.

Оба главных Тита давно уже уехали, и начальником в Иудею прислали зачищать поляну не великого полководца, но зато мужика крутых и строгих нравов, что, собственно, только и требовалось, Секста Луцилия Басса. Тот подошел к Махерону, посмотрел, что с наскоку, похоже, не взять, да и спешить в общем-то особо некуда, потому осаду устроил по всем правилам, но без излишнего энтузиазма. Солидно и несуетливо начал необходимые подготовительные земляные работы по всем точкам периметра, которые могли иметь транспортное значение.

«Тогда находившиеся внутри иудеи, увидя себя запертыми, отделились от прибывших к ним извне, на которых они и без того смотрели, как на сброд, и принудили их остаться внизу в городе, чтобы выдержать первые наступления неприятеля; сами же они заняли цитадель наверху, полагаясь на ее сильные укрепления и надеясь, в крайнем случае, спасти себя посредством добровольной сдачи».

Я много лет, доходя до этого абзаца, заранее начинаю испытывать чисто эстетическое наслаждение от литературного таланта Иосифа Флавия, умудрившегося в одной фразе безупречно точно нарисовать картину, для описания которой подавляющему большинству авторов не хватило бы и сотни страниц.

Нет, понятно, что здесь не только искусство, но и определенная доля ремесла. Это, знаете, как меня ещё с начальной школы умиляло что-нибудь из «Родной речи», типа, «и в этот момент Павлик Морозов подумал…» Даже спросил как-то учительницу, мол, откуда автору известно, что в тот момент Павлик подумал именно о изложенном далее высоком и идеологически правильном, а не на счет «хорошо бы пожрать»? Да… До сих помню свой моментальный вывод, что лучше бы не спрашивал.

Так и тут, конечно, что думали упомянутые иудеи и на что надеялись, тем более в такой довольно витиеватой конструкции, это Иосиф никаким образом знать не мог, его там даже близко не было, и информация хорошо, если из третьих, а то и из десятых уст.

Да и при всех принимаемых литературных условностях, все равно чисто практические вопросы тоже остаются. Кто были эти «прибывшие извне»? Не евреи? Не совсем евреи, других каких-то направлений-партий-движений или сект? Евреи, но не очень местные, беженцы из уже павших крепостей и уничтоженных городов или окрестные, постоянные жители населенных пунктов вне стен укрепления? Просто люди более низкого социального положения или уровня достатка?

Думаю, в каких-то пропорциях все перечисленные имели место, но суть сейчас не в строгих определениях и социологических исследованиях. Для нас достаточно, что некие «Верхние» откровенно силовым способом отделились от «Нижних», создав из них ещё и дополнительный живой барьер между собой и римлянами, используя «сброд» как мясо, даже ещё не пушечное за отсутствием пока артиллерии как таковой.

Однако решив для начала всё-таки попытаться сопротивляться, как раз именно «Верхние» начали производить регулярные вылазки, с целью мешать проведению осадного землеустройства. И у них иногда даже довольно удачно получалось. При этом обычно чрезвычайно храбро проявлял себя некий юноша Элеазар, притом он одновременно ещё и красовался перед соратниками несколько сверх разумной меры, так, что однажды довыпендривался и в результате довольно анекдотичной сцены (которую более подробно сейчас описывать не буду, нам здесь пока анекдотов достаточно) оказался в плену.

Луцилий Басс, как я уже говорил, мужик простой, не стал сильно мудрить, а велел Елеазара раздеть и бить кнутом на виду осаждённых, приказав пленному просить тех сдаться. А потом и вовсе демонстративно поставил неподалеку крест и очень наглядно обозначит, что сейчас распнет героя, если защитники крепости не сложат оружия. Да плюс ко всему «храбрый юноша» оказался из очень влиятельной и богатой семьи к тому же с самыми многочисленными родственными связями среди «верхней» элиты.

Короче, «Верхние» быстренько прислали делегацию уполномоченных переговорщиков и тут же стороны пришли к соглашению, что римляне этих самых «Верхних» выпускают, отдают им парня, и чтоб их тут больше не видели.

Но когда, получив какое-то время на сборы, парламентёры вернулись, то «Нижние» неким образом прознали о сговоре, поняли, что им кранты, и той же ночью решили самостоятельно пробиться из окружения. Однако, как только тихонечко приоткрыли ворота, чтобы попытаться улизнуть, «Верхние», чтобы их не заподозрили в какой провокации и попытке неисполнения достигнутых договоренностей, моментально стукнули Бассу, и легионеры «Нижних» практически всех перебили за исключением небольшой группы, которой всё же удалось прорваться. А «Верхних» отпустили, всё честь по чести, никаких претензий.

Там ещё дальше было довольно омерзительное и кровавое продолжение, но это уже сами, если захотите. Для моих же целей сказанного вполне достаточно, дополнительные пояснения причин несколько позже, а пока вернемся на несколько лет назад, к тем событиям, с которых всё начиналось для Иосифа Флавия и закончилось для Йосефа бен Матитьягу.

После первых неудач начала восстания, когда евреи довольно лихо и неожиданно наваляли Гессию Флору и пришедшему ему из Сирии на подмогу Цестию Галлу, римляне начали потихоньку приходить в себя, и Нерон послал в разбираться с бунтовщиками не сильно любимого по причине непреодолимой тяги ка сну во время пения императора, но весьма опытного непосредственно в делах военных Тита Флавия Веспассиана, которого мы вслед за историками для удобства и отличия от полного тезки, его сына, будем обозначать по последнему имени. Кстати, сына этого, обычно упоминаемого по имени первому, Тита, Веспассиан тоже с собой прихватил (это я, для краткости, несколько условно, но тут подробности незначимы), юноша оказался весьма полезным и перспективным.

Римская боевая машина начала постепенно выполнять свою работу. И когда легионы в классическом своем, отработанном уже веками, полном походном порядке двинулись по Галилее, Иосиф, располагавшийся лагерем со своими отрядами недалеко от Сепфориса, у города Гариса, и до того имевший дело только с римскими (то есть, соответственно, не совсем римскими) вспомогательными отрядами, как человек очень быстро соображавший, сразу всё понял.

Впрочем, следует ради объективности заметить, что среди его сотоварищей и подчиненных таких сообразительных оказалось подавляющее большинство. Так что, рассосались быстро и массово, даже не пытаясь проверить римлян на вшивость.

«Иосиф, оставшись с очень немногими, счел себя чересчур слабым для встречи неприятеля; от его внимания не ускользнул также упадок духа, овладевший иудеями, и то обстоятельство, что они большей своей частью, если бы могли довериться римлянам, охотно вошли бы в соглашение с ними. Исполненный мучительных предчувствий насчет исхода войны вообще, он решил на этот момент по возможности уйти от опасности и вместе с оставшимися верными ему людьми бежал в Тивериаду».

Это, конечно, никакого дополнительного смысла для нас с вами не имеет и не привнесет, но, на всякий случай, для особо любопытствующих, я здесь размещу пару карт, чтобы иметь пространственное представление, о чем и каких местах вообще идет речь.





В это время Веспассиан входит в Габару, уставленную гарнизоном, убивает там всех юношей до самых малолеток, город с окрестностями сжигает подчистую, а небольшое количество оставшегося народу умудряется ещё и, несмотря на все сложности логистики в полевых условиях, продать в рабство. Говорил же, опытный человек и дело свое знающий туго.

После всего этого жители Тивериады совсем повесили носы, поняв, что нашедший у них убежище с горсткой «верных ему людей» Иосиф плохая защита и, похоже, «не бежал бы, если бы окончательно не отчаялся в счастливом исходе войны».

Сам же сын Маттафии потом уверял, что написал оттуда «правительству в Иерусалим», мол, или давай присылайте армию такого уровня, чтобы я смог противостоять римлянам, или, если хотите начинать переговоры о мире (понятно, о каком «мире» и на каких условиях могла идти речь), что было бы самым умным, то тут я в вашем полном распоряжении и всегда готов.

Трудно сказать, действительно ли было такое глупое послание «на деревню дедушке», и обращаться там было особо не к кому, и самого смысла подобного обращения никакого, но это всё больше из области много более позднего «плетения словес». Тогда же Иосиф решил перебраться из окончательно уже приунывшей Тивериады в самую, похоже, им самим до того лучше всего оборудованную и подготовленную крепость Галилеи – Иотапату, где к тому же скопились довольно значительные силы вооруженных беженцев из прочих мест.

А Веспассиан как раз в это время уже решил идти брать Иотапату и пока готовил на неё дорогу, не слишком изначально пригодную для передвижения столь серьезных, как у него, воинских соединений. Только закончил основные земляные работы, как узнал (всё-таки не устаю поражаться, каковой всегда была в подобных ситуациях скорость стука), что главный местный воинский начальник объявился в крепости. Ужасно обрадовался, что так всё удобно складывается и можно разом решить несколько вопросов, не гоняться потом ещё за Иософом дополнительно, потому послал вперед отряд окружить город, чтобы муха не вылетела. А на следующий день подошел уже и сам с основными силами, разбив лагерь на расстоянии прямой видимости и усилив окружение практически максимально в три уровня. Ловушка практически захлопнулась.

И вот дальше начинается самая милая часть данного сюжета. Причем более всего лично для меня поразительно то, что почти всё о ней потомки, за редчайшим исключением, знают со слов самого Иосифа, проявившего исключительное сочетание искренности и изворотливости.

Прежде всего, поскольку ситуация абсолютно безвыходная и в тот момент вариантов никаких, Иосиф без всяческой рефлексии, берет на себя руководство обороной крепости и начинает воевать на полном серьезе и на столь же полную силу. И, вот здесь без всяких оговорок, делает это блестяще и с никем не ожидаемой высочайшей эффективностью.

Более того, самыми основными проблемами оказываются как раз не чисто военные, а связанные со снабжением и в первую очередь с питьевой водой, однако полководец, и тут я со всем основанием и уважением употребляю это слово, умудряется найти слабое место в окружении и через лаз в труднодоступном ущелье организовывает поставки всего необходимого в достаточном объеме.

Так проходят несколько недель. И это не такая, знаете ли, вялотекущая осада на измор, а недели постоянный чрезвычайно активных боевых действий, причем инициатива отнюдь не всегда на стороне осаждающих, евреи постоянно делают и часто очень успешные вылазки, придумывают все более изощренные тактические и технические ходы, так что порой становится не совсем понятно, кто здесь обороняющаяся сторона. Подробности там очень впечатляющие, но это для любителей, пожалуйста, отдельно и самостоятельно. А для нас значимым становится следующий момент.

В конце концов римляне обнаруживают тот изъян в своей блокаде, который позволял обеспечивать регулярные поставки необходимого в крепость, и перекрывают ущелье более плотно. На самом деле именно это само по себе не приводит ни к какой катастрофе и даже особо не несет сильной угрозы таковой. По весьма образному изложению Иосифа тут больше речь не о, типа, жажде, а о той боязни жажды, что заставляет постоянно хотеть пить больше, чем реальная жажда. А в реальности запасов в Иотапате ещё вполне достаточно, и поводов для паники совершенно никаких.

Но у нашего героя повышенное чутье и болезненная, почти аллергическая реакция на даже самой тонкий запах жареного. Как он простодушно и изысканно (обычное для него уже упомянутое изумительное сочетание искренности с вершинами лукавой изворотливости мысли) заметил, «Иосиф тогда увидел, что город недолго еще будет держаться и что его личное спасение в случае дальнейшего его пребывания в нем сделается весьма сомнительным». Блеск!

Но это я так, простите, вырвалось от избытка чувств. На самом деле «блеск!» у него можно восклицать после практически каждой фразы, потому больше постараюсь не перегружать свой текст подобными эмоциональными всплесками. Вернемся к строгой и спокойной констатации фактов.

Ощутив процитированные сомнения, идейный вдохновитель и непосредственный главный технический руководитель обороны крепости собирает небольшую компанию наиболее знатных, обеспеченных местных товарищей и разрабатывает план, как бы им всем половчее слинять оттудова втихую. Но опять, несмотря на максимальную узость круга, кто-то стукнул (всё-таки не перестаю поражаться, насколько с этим делом был в любой ситуации полный порядок), жители прознали про готовящуюся подлянку и пришли к Иосифу с просьбой отказаться от этой идеи. Заметьте, всего лишь с просьбой, удивительно всё-таки вежливый и кроткий народ, каждому бы вождю такой.

Но надо отдать должное и этому конкретному вождю. Он отнюдь не начинает возмущенно отнекиваться, мол, да как вы могли такое подумать, подлые наветы, да я за вас жизнь отдам… Вовсе наоборот. Иосиф очень убедительно принимается объяснять, насколько его бегство из города окажется исключительно полезно самим же оставшимся осажденным. Про «очень убедительно» я написал без малейшего налета иронии. Иосиф приводит множество представленных им горожанам аргументов, но, правда, это он формулировал много позже и в письменном виде, однако если допустить, что, например, мне тогда привелось бы услышать от блестящего оратора напрямую хоть половину тех доводов, я бы лично ему помог вещички до ворот, или как там он предполагал смыться, донести.

Однако древние евреи, похоже, оказались не столь впечатлительны, как я, а совсем наоборот, всё более приставали к Иосифу с просьбами остаться, и накал эмоций начал возрастать уже до уровня, грозившего достичь опасного. Сын Маттафии почувствовал, что слезные мольбы могут закончиться элементарным арестом, если не чем похуже. И дальше знаете, что произошло?

Подавляющее большинство, конечно, прекрасно знает, но остальных, кто вдруг случайно запамятовал, я обязан предупредить, чтобы не слишком громко ржали, окружающие могут не понять и испугаться. Иосиф понял, что заморочить голову народу не получается, плюнул и снова начал воевать. Опять блестяще, на самом деле по сути и необыкновенно умело, и успешно, и, чего там говорить, просто героически. Причем, подчеркну, это не только по его собственным рассказам, я вам отвечаю, тут всё на чистом сливочном масле.

И ещё несколько недель проходят в славных боях бесстрашных еврейских воинов с начинающему уж потихоньку уставать римскими легионами. После чего наступает сорок седьмой день осады. И вот тогда происходит одна весьма любопытная история.

(Продолжение следует).