Старый сказочный сюжет, получивший в отечественном варианте теоретического хаоса имя случайно, но мистически точно наименование неприкаянной души покойника, оказался слишком затаскан. Настолько, что не просто утратил смысл, но и превратился в полную свою противоположность, безмерно усиливая гордыню людскую и возбуждая совершенно ложные надежды на возможности собственных ничтожных деяний.
А особенно смешно и нелепо выглядят попытки прогнозирования результатов этих деяний, даже когда они опрокинуты в прошлое и являются всего лишь старательно-неловкой подгонкой решения под готовый и известный ответ.
Я же, как с юности слишком большой почитатель истинного Лоренца, вопреки фантазиям даже самых талантливых его интерпретаторов и извратителей, слишком скептически отношусь к этим самым возможностям и способностям человечества вообще, а уж своим собственным тем более, чтобы выстраивать слишком длинные причинно-следственные связи и с умным видом изображать точки полифуркации в виде в виде обычного регулируемого перекрестка с системой предсказуемо запрограммированных светофоров.
Нет, пожалуйста, не надо воспринимать меня хуже, чем я есть, собственных реальных грехов у меня и так хватает, но среди них нет излишней самоуверенности и назидательности. Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется. Всего лишь рассказываю историю, пытаясь обратить внимание на какие-то представляющиеся мне значимые и важные моменты, ставя скромность и аккуратность превыше всех прочих качеств и целей. Прочее же не только оставляю на личное усмотрение каждого, но и умоляю о таком личном усмотрении. И нам сочувствие дается, как нам дается благодать...
Опять столь любимая, особенно в те времена, викингами песенка «Он шел на Одессу, а вышел к Херсону», и вот довольно опытный, но никогда до того не бывавший в Гренландии моряк Бьярни Херюльфссон отправляется туда по семейным делам из Исландии, однако попадает в шторм и по причине некоторых естественных проблем и с картами, и с навигационными приборами начинает слегка блуждать, в результате чего оказывается слегка западнее, где обнаруживает в пределах видимости весьма привлекательную на первый взгляд землю, там как будто даже и вполне нормальные леса имеются.
Все выглядело настолько заманчиво, что обычно абсолютно дисциплинированная и не злоупотреблявшая высказыванием собственного мнения команда начала канючить, мол, давай высадимся, ну, хоть посмотрим… Но Бьярни оказался слишком преисполнен сыновнего долга, разброд и шатания прекратил, по наитию, однако на сей раз верно изменил курс и благополучно добрался до места назначения.
Впрочем, никаких тайно из произошедшего не делал, и информация о чем-то том холмистом и лесистом к западу от острова распространилась не только в самой Гренландии, но через какое-то время дошла (но никакого шума не наделала, уж, тем более, сенсацией не стала, что ещё раз подтверждает обыденность уже упомянутой выше в песенке ситуации) и до Норвегии. Куда в самом конце, возможно даже в последний год века и тысячелетия отправляется Лейф Эриксон.
Мы много раз говорили о крайней приблизительности вплоть до степени самой значительной неточности любых цифр, а уж особенно дат, и тут снова об этом вспомним, но и уточним, что чаще всего для нас гораздо важнее синхрония, чем диахрония. И прежде всего в смысле соотносимости разных событий в едином поле времени.
Здесь я тоже хочу прежде всего отметить, что несмотря на все постоянно плавающие и «не бьющиеся» даты, главной неточностью являются не они, а то, что поезду Лейфа почему-то (думаю, отнюдь не по злой воле, а из-за элементарной невнимательности или небрежности) относят ко времени перед тем, как он узнал об открытии Херюльфссона. Но этого как раз совершенно не может быть. Потому, что между этими событиями по разным источникам от десяти до пятнадцати лет, ну, может, несколько меньше, однако хоть и предельно условные, но какие-то реперные точки по времени у нас всё же имеются, так что не стоит так уж совсем игнорировать логику и последовательность фактов.
Очень прошу и далее постоянно держать эту соотносимость событий в голове ввиду продолжения нашей истории. Которую, мне кажется, здесь стоит начать с упоминания Олафа Трюггвасона. В истории Норвегии было довольно много известных Олафов, в том числе и среди правителей, с трудно не только произносимыми, но и даже читаемыми для нас отчествами, но здесь я советую сосредоточиться и обратить особое внимание, что речь идет именно о том Олафе, которого иногда именуют Первым, сыне тоже относительно знаменитого Трюггви Олафсона.
Он царствовал (или королевствовал, или конунгствовал, или ещё чем подобным занимался, это я хочу попытаться таким образом последний раз попросить хоть временно забыть о своей повышенной образованности тех, у кого она имеется, и не занудствовать по поводу терминологической точности, когда она не имеет никакого значения в конкретно нашей истории, причем это относится и к случаям действительно разных значений и особенно коннотаций, типа «викинг» и «варяг», «норвежец», «датчанин» или просто «скандинав», но при этом для сути разговора не принципиальным) довольно недолго, видимо, в самые последние годы десятого века, но роль сыграл весьма принципиальную, а биографию до того имел весьма увлекательную и бурную, что, впрочем, следует признать, не было тогда чем-то исключительным.
Его отца, прямого потомка Харольда Прекрасноволосого, замочили в результате семейных династических разборок, после чего мама Астрид поняла, что надо срочно сваливать, и начала путешествовать по родственникам разной степени близости, в поисках наиболее мощной защиты и покровительства. Пережив множество приключений остановила выбор на своем брате Сигурде Эйриксоне.
Тот был мужик серьезный и служил руководителем или, по крайней мере, одним из руководителей силовых структур налогового ведомства у новгородского князя Владимира Святославовича. Но уже непосредственно по дороге в Новгород Астрид с маленьким Олафом попадают в плен к эстонским пиратам и там, в Прибалтике прозябают тут лет шесть в положении, близком к рабскому.
И только затем тот самый дядя Сигурд, к которому они и направлялись, случайно, во время служебной командировки по сбору налогов уже с самих эстов, встретил племянника, опознал его, и (заметьте особенность тех диких варварских времен по сравнению с нашими отечественными нравами гуманности и законопослушности, не забрал силой и не «отжал» ещё каким способом) выкупил, причем за очень большие деньги, никак не соразмерные стандартной стоимости мальчонки такого возраста.
Итак, ребенку нет ещё и десяти, когда он попадает «ко двору» князя Владимира, там воспитывается и взрослеет под покровительством уважаемого родственника, насколько вообще физически возможно рано его зачисляют в дружину, и Олаф начинает весьма успешную военную карьеру, пользуясь большим уважением и доверием руководства, включая самого Владимира Святославовича.
Однако когда Трюггвасону не было ещё и двадцати, совпало несколько таких довольно личных историй, о подробностях которых мне не хотелось бы распространяться, совсем не наше дело, и молодой красавчик не то, что впал в немилость, и уж тем более не поссорился с князем, всё же совсем разные уровни и прямых улик не было, а полностью полагаться на досужие сплетни солидным воинам и государственным мужам не слишком к лицу и репутации, но просто «появилось мнение», а на его основе «было принято решение», что Олафу лучше бы, ну, хоть пока, пожить и поработать в каких-нибудь иных местах, желательно подальше.
Затем начинаются приключения и путешествия юного, но уже весьма опытного и, несомненно, талантливого викинга королевских кровей по самым разным странам от польских и ирландских, до германских и греческих земель. Очень увлекательная, но совсем уж не наша тема, а на здесь может интересовать только один, в общем контексте даже можно сказать весьма периферийный момент.
Существуют разные мнения и ещё более разные до уровня серьезной противоречивости сведения о роли Олафа в том занимательном процессе, который позднее получил название «крещение Руси».
Кто-то считает, что это как раз именно Трюггвасон после общения с константинопольскими проповедниками вернулся к Владимиру и так убедительно начал агитировать старшего товарища за греческую веру, что чуть ли не сам же и крестил того вместе с супругой.
Кто-то решительно утверждает, что это всё полная нелепица и глупые сказки, а Олаф и вовсе после отъезда из Новгорода на Руси никогда больше не появлялся, христианство же принял позднее Владимира и даже никак от того независимо.
Поле для фантазий, конечно, благодатнейшее, но чужое.
А для нас принципиально важно другое. Трудно себе представить в середине восьмидесятых голов десятого века менее мыслями своими, поступками и всем предыдущим образом жизни соответствующих духу и идеалам христианства деятелей, чем Владимир Святославович и Олаф Трюггвасон. И не нужно мне тут про особенности времени, трансформацию самого христианства и прочую заумь. Я ведь не сказал «настолько же не», а именно «менее соответствующих». Здесь действительно сложно было с ними состязаться, ребята коллекционные, да всё ещё умножалось и на не самые рядовые просто чисто практические возможности. Однако, как раз они-то оба и стали «крестителями».
В одно и то же время и Владимир и Олаф, пусть и с на первый взгляд довольно разными, но по большому счету всё-таки довольно общими целями искали наиболее в тот момент эффективное, мощное и современное идеологическое оружие, которое еще и могло помочь найти максимальное количество союзников на международной, в это время, конечно, прежде всего, европейской арене, встроившись в некую единую господствующую политико-духовную структуру. И оба практически одновременно поняли, что в этом смысле нет ничего лучшего, чем христианство.
Да, там у них по тактике было немножко разное. Владимир сначала захватил власть в Киеве, а только потом уже через некоторое время начал в нем и по окрестностям христианствовать железной рукой. А Олаф сначала как будто принял христианство вместе со всей своей дружиной после чудесного выздоровления от ранения, предсказанного прорицателем (а что, ничуть не худший повод, чем придуманный создателями легенды о причинах выбора Владимиром именно православия скомороший анекдот), и уже лишь затем возвращается в Норвегию, устраивает там государственный переворот, захватывает власть и тоже принимается христианствовать, и не менее железной рукой.
Так заканчивается десятый век на довольно обширной территории «от варяг в греки». Как безупречно точно было сказано впоследствии, наши цели ясны, задачи определены. За работу, товарищи!
И тогда, в разгар этой самой работы, правда, самому Олафу осталось жить и править не так уж и долго, но он-то об этом даже не подозревает, находясь на высшем пике духовной и государственной деятельности, на родину предков приезжает по торговым делам Лейф Эриксон, человек к тому моменту уже достаточно солидный, вполне обеспеченный, принадлежащий к роду хоть и несколько, как сейчас говорят, неоднозначной репутации, но всё же несомненно почтенному, и даже сам, хоть и в очень узких кругах, весьма известный не с самых худших сторон.
И всё-таки ничего выдающегося, довольно рядовая поездка, довольно рядовой викинг с торгово-хозяйственным уклоном, никаких, собственно, особых оснований для общения, тем более близкого, с главой государства. Однако есть у этого Счастливчика одна идея, которая и становится причиной некоторой цепи последующих событий (или случайно совпадает с ней, тут уж кому что больше нравится), имеющих, как мне представляется, определенной отношение к интересующей нас теме.
(Продолжение следует).