Опыт предыдущих моих публикаций подобного рода заставляет обратить внимание читателя на то, что следующий далее текст представляет собой отнюдь не критический материал, посвященный недостаткам строительства олимпийских объектов в Сочи, а просто небольшую новеллу из одной моей книжки. Предлагается вашему вниманию исключительно с целью субботнего развлекательного чтения.
«За окном противно кричали какие-то птицы. Дул ветер. С утра лежал снег. Антонов еще раз пересчитал лепестки на розовых цветах обоев и с отвращением отвернулся от стенки. Сама собой приоткрылась форточка, и комната стала холодеть. Проник нудный уличный шум. Антонов повыше подтянул тонкий от времени плед, высунул сбоку руку, подоткнул угол пледа под ноги и быстро вернул руку обратно. Но становилось все холоднее. С тумбочки на пол полетел просыпанный пепел.
В комнату вошел старший сын Антонова, Дмитрий, пятнадцати лет. Он держал за косточку куриную ногу с синеватым отливом и время от времени срезал кусочки холодной птицы мелкими, ровными, но с некоторым просветом расставленными зубами. Дмитрий поежился, подошел к форточке и закрыл ее. Посторонние звуки исчезли, стало как будто мгновенно теплее, хотя это, конечно, ложное ощущение. Затем сын остановился перед Антоновым и начал его внимательно разглядывать. Антонов с минуту отвечал тем же, потом без всякого интереса спросил:
— Ну?
Дмитрий довольно изящным движением большого и указательного пальцев левой руки вытащил застрявший в верхних зубах кусок тягучей пупырчатой кожи, сбросил в пепельницу, туда же, поверх горы окурков сунул отполированную, наконец, до идеального состояния косточку и поднял пепельницу, прикрыв ее стоявшим рядом блюдцем:
— Что «ну?» Вправду забыл или совсем лень заела?
— Вот дам сейчас в лоб, будешь знать, как с отцом разговаривать, — без всякого выражения в голосе пробубнил Антонов и отвернулся к стенке. Дмитрий вышел, но тут же снова вернулся с пустой пепельницей и встал на прежнем месте. Антонов чувствовал, что сын стоит и смотрит на него, и продолжал лежать в прежней позе. Потом все-таки, развернувшись, опять спросил:
— Ну?
Дмитрий поставил на тумбочку пепельницу, которую, оказывается, все время держал в руках, и вытер правую руку о штанину:
— Ты мне дашь в лоб, чтобы я знал, как с отцом разговаривать. На этом мы прошлый раз остановились.
— Поесть имеется?
— Курица. Чай могу поставить, а курицу подогреть.
— Опять?
— Так ведь деньги два дня как кончились.
— И куда?
— Морской бой, скачки, охота на гусей. Да, по-моему, ты еще какие-то крупные морские соединения торпедировал. Или это и есть морской бой?
— Все просадили?
— Я сильно меньше. Погреть курицу?
— Не надо. Сам потом. Зинку бабка скоро привезет?
— Сегодня не привезет. Звонила, говорит, сама завтра в сад доставит.
— Чего не сказал?
— А ты спал, как всегда.
— Ты не попрекай. У меня выходные, вот и сплю. Я честно трудился всю рабочую неделю и теперь имею полное право поспать, сколько хочется. А послезавтра получка, и ничего страшного.
С этими словами Антонов снова повернулся к стенке. Дмитрий постоял еще немного в прежней позе, затем тихо вышел из комнаты. Через несколько минут он вернулся уже в куртке и шапке, стал искать на радиаторе перчатки. Антонов, не двигаясь, пробормотал:
— Я тебе вправду обещал что-то, или просто дурака валяешь?
— Ладно, лежи. Хотели ведь у Олега из гаража лыжи забрать, и санки Зинкины. Я и ключ у него взял. Ну, да один схожу.
— И в самом деле. Забыл. Только снега все равно нет.
— Снег с утра лежит.
— Завтра растает.
— Потом опять выпадет. Потом Олег уедет, потом времени не будет, так и не сходим в этом году. Лучше принесу. Я быстро. Лежи.
— Нет, нет, подожди, — вдруг чуть не испуганно заговорил Антонов, вскакивая босыми ногами на пол, — подожди, не уходи без меня. Я сейчас, я очень быстро оденусь и вместе пойдем, — он уже почти упрашивал сына, заметавшись между шкафом и стулом с накиданными вещами, хватая впопыхах не те носки, путаясь в рукавах рубахи. Дмитрий мгновенно и пристально посмотрел на отца, но тут же отвел взгляд, притронулся лбом к оконному стеклу, сразу запотевшему от близкого дыхания:
— Одевайся спокойно. Я подожду. Я и хотел вместе, просто ты спал.
Они шли вдоль замерзшей реки, и ветер дул им в спину. Дышалось легко, домашнее тепло пока не выветрилось из-под курток, и резкий белый свет от подзабывшегося снега освежающе бил по глазам, заставлял жмуриться не без приятности. Набережная, обычно оживленная и громкая, сегодня удивляла своей пустынностью, даже на мостовой не отпечаталось ни одного следа от машины, а ведь снег перестал идти уже часа три назад.
До гаража недалеко, хотя двигались быстро, темп задавал Дмитрий, но Антонов даже не успел запыхаться и остался собой доволен. Вытащили из снега в известном им месте крыши деревянную лопату с обитой жестью кромкой, начали по очереди разгребать сугроб у ворот. Работа оказалась легкой, даже веселой, снег тоже был легок и весел, он без особого сопротивления уступал место, слетал с лопаты веером, красиво планировал по ветру и скрипел под ногами со вкусом и удовлетворением.
Наконец, недолго повозившись, Дмитрий открыл половину ворот, отец с сыном зашли в промерзшее помещение. Здесь казалось холоднее, чем на улице. Машину в гараже Олег не держал, то есть очень редко, когда уезжал надолго, и использовал гараж в основном как склад сезонных вещей для себя и своих знакомых. А поскольку знакомых имелось достаточно, то и вещей тут свалено немало. Антонов веревку от санок заметил сразу под грудой ящиков, но, раскопав, обнаружил, что санки чужие. Зинкины же санки Дмитрий в это время нашел совсем в другом месте, под другой грудой. Антонов решил, что из него изыскатель все равно никакой и, предоставив сыну вести дальнейшие исследования самостоятельно, вышел покурить.
На воздухе он ощутил, что в самом деле теплее, несмотря на ветер. Ослепительность снежного блеска слегка убавилась. Почудился какой-то намек. Антонов посмотрел на часы. Пятый. Скоро начнет смеркаться. Он вернулся в гараж. Дмитрий пытался куском бельевой веревки примотать к санкам три пары лыж. Палки вместе с четвертой парой, детской, почти игрушечной, стояли у стены. Антонов подошел к сыну, нагнулся над санками, слегка отстранив его рукой, растянул веревку, завязанную пока только на один узел, не выбирая, снял верхние лыжи, все пары одинаковые, и поставил их в угол. На это место аккуратно уложил палки, сверху пристроил детские, тщательно все перемотал и разогнулся. Дмитрия рядом не было. Когда Антонов вывез санки с поклажей из ворот, сын стоял поодаль и смотрел в сторону реки. Услышав отца, он повернулся и с силой провел тыльной стороной грубой перчатки по губам. На месте подсохшей корочки обветренной нижней губы выступила кровь. Дмитрий почувствовал какую-то влагу, но не сразу сообразил, что это, и провел еще раз, с еще большей силой. Антонов передал ему веревку от санок, пошел запирать ворота и прятать лопату. Потом вернулся, взял у продолжавшего неподвижно стоять сына веревку, поволокся к дому.
Темнело. Ветер теперь дул в лицо, снег казался противным и тяжелым, тормозил санки, вредно налипая на полозьях, Антонов быстро устал. Дмитрий перехватил петлю и скорым легким шагом пошел вперед. Лифт за это время успели отключить. Сын оказался уже наверху, когда Антонов начал с трудом подниматься на шестой этаж. Останавливался через пролет. Наконец, добрался, запер дверь, разделся и снова лег под плед. Дмитрий был в своей комнате, у него горела настольная лампа, и только время от времени раздавался шелест переворачиваемых страниц. Антонов левую руку положил под голову, правую протянув вдоль тела, и стал смотреть в потолок.
Очнулся он от ощущения, от которого обычно просыпается пассажир, когда останавливается поезд и исчезает ставший уже привычным стук колес. Почувствовал какой-то дискомфорт и не сразу понял, что просто слишком давно не слышал шелеста страниц. Антонов слегка повернул голову и увидел в дверном проеме Дмитрия, прислонившегося щекой к косяку:
— Слушай, отец, и долго мы так выдержим?
— Долго».