Фамилия моя Ланской. Смешно. Я писатель. Плохой, но профессиональный. С юности зарабатываю этим на жизнь. К остальному приспособлен еще меньше. Такова первая причина, по которой записываю случившееся на бумаге. Вторая — писание требует времени и до своего завершения не дает возможности впопыхах совершить ошибку. Наконец, упорядоченное и изложенное, возможно, облегчит решение. Последнее, впрочем, маловероятно.

Женился я в тридцать два. Жену зовут Татьяной, она на год моложе. Татьяна до меня была замужем и имела пятилетнюю дочь. Прежний муж — Алексей Ильин. Его биография сейчас все более привлекает внимание публики, потому многим известно, что до Татьяны он женился трижды. Лена Ильина, старшая дочь от второй жены, в этом году заканчивает школу. Родившись шестнадцать лет назад, она стала причиной развода своих родителей. Мать Алексея сказала, что ребенок не от него. Ильину мысль понравилась, и забирать жену из роддома он не приехал. Мне цель матери не совсем понятна до сих пор. Корысть исключается, женатое состояние сына Нину Петровну Ильину в принципе устраивало больше, чем холостое. Жена была не хуже любой другой, разве несколько болезненна, но тогда это еще не столь серьезно проявлялось. Скорее всего, причина просто в глупости и вздорности Нины Петровны, порой граничащих с ненормальностью.

Лену Алексей никогда в жизни не видел. Думаю, искренне забыл о ее существовании. Сейчас она красавица с ленивыми движениями. Улучшенный вариант нашей старшей дочери. Когда несколько лет назад, каким-то образом узнав адрес, Лена позвонила в дверь, я с порога узнал несколько безвольную милую улыбку, характерную для всех Ильиных. С тех пор девушка часто бывает у нас. Человек одинокий, много лет ухаживает за практически неподвижной матерью, к сестре своей привязалась быстро и сильно, но в чувствах и поведении предельно тактична и ненавязчива.

Кроме сестер Ильиных в нашей семье имеется еще пятилетняя Маша Ланская. Более детей судьбой мне дано не будет.

С Алексеем Ильиным я познакомился раньше, чем Татьяна. Мы с ним одновременно поступили в университет, хотя на разные факультеты. Не понятно, зачем он пошел на истфак, и каким образом его туда приняли. Парень был дремучим на удивление. Впрочем, недоразумение продолжалось недолго. Ильин завалил первую сессию и задержался на факультете только потому, что организовал ансамбль, сразу получивший где-то премию. Но уже к весне не помогло и это. Алексея выгнали. Весь тот год с Ильиным мы общались довольно часто. Друзьями или даже приятелями не были. Просто в компании первокурсников постоянно ощущался недостаток юношей, особенно гуманитарных. И если состав девушек был не очень стабилен, то мальчишеские лица довольно быстро становились узнаваемы.

Собирались на каких-то странных квартирах, накуривались до тошноты — многим еще родители запрещали курить дома. Пили самое дешевое сухое вино. «Ркацители» стоило копейки, у меня с тех пор к нему стойкое отвращение. На издыхающем магнитофоне «Романтик» крутили затертые ленты с Высоцким, половину слов было не разобрать, и очень ценились люди, знавшие текст наизусть. Под гитару пели Окуджаву и русские народные. У некоторых девочек оказались прекрасные голоса. Читали с выражением Пастернака и Евтушенко. Спорили о возможностях машинного перевода. Ребята многозначительно намекали на серьезные отношения с серьезными женщинами, в основном врали, целовались по углам со старающимися казаться предельно раскованными однокурсницами. Удивительное единение стандарта и искренности.

Это сейчас вызывает даже не улыбку, а усмешку. А тогда мы были счастливы. Крайне благожелательны в отношениях и настроены радужно. Каждый считал себя гением и не мог отказать окружающим, по крайней мере, в талантливости. Алексей Ильин привлекал к себе общее внимание. Роскошные кудри, настоящие и очень потертые джинсы, яркие, не всегда приличные надписи на майках. Достаточно обычный набор, но выделялся качеством. Главное, конечно, было в другом. Когда Ильин брал в руки гитару или, еще лучше, садился за фоно, если случайно в очередном месте наших сборищ оказывался инструмент, сразу становился понятен уровень. Хотя непонятно, откуда он взялся, Алексей окончил самую обычную музыкальную школу.

Проводя много времени в одних компаниях, мы с Ильиным практически не общались. Он для меня существовал как приятное звуковое сопровождение, я, думаю, не существовал для него вовсе. Не представляю, о чем бы мы стали говорить, оставшись наедине. Впрочем, не могла прийти в голову и сама мысль об уединении.

Когда Алексея выгнали, я забыл о нем вовсе. Впрочем, первое время среди приятелей еще изредка всплывало его имя, доходили стороной какие-то слухи. Как будто забрали в армию. Как будто комиссовался по болезни. Последнее, что помню, говорили: поступил в консерваторию. На этом, уже точно, ушел он из моей памяти окончательно. Когда мы встретились с Ильиным почти через пятнадцать лет, я его не узнал. Произошло это случайно, в доме бывшего моего однокурсника. А Ильин узнал меня сразу и, к моему большому удивлению, кажется, даже обрадовался. В тот раз с ним пришла очень красивая и неглупая женщина, старше его лет на пять, как выяснилось впоследствии — известная театральная актриса. Тогда я еще не понял, что встретить Алексея без женщины, и чаще всего красивой, почти невозможно. При этом никто не мог упрекнуть Ильина в распущенности или легкомыслии. Каждый роман его был достаточно серьезным и достаточно длительным. А когда заканчивался, Алексей всячески стремился остаться в хороших отношениях с бывшей подругой и даже с ее новым спутником жизни, если таковой появлялся. Хотел  «дружить семьями». Что, впрочем, чаще всего ему не удавалось. Однако не по вине Ильина, Он и к нам, когда стал вхож в дом, чаще заходил не один, а со спутницей — и даже с ее ребенком, при наличие. Но какую-то, видимо, затаивали на него обиду женщины в глубине души и обычно не шли навстречу дружеским устремлениям.

Говорили в тот раз с Ильиным о чем-то незначительном, помню только, что обратил внимание на разительную перемену в его облике. Никакой богемности, короткая модельная стрижка, прекрасный строгий костюм, дорогой галстук. При прощании решили как-нибудь увидеться, созвониться, даже, по-моему, обменялись телефонами, но осталось все это, естественно, без последствий. Вспомнил я об Алексее нескоро, когда у того же приятеля меня представили высокой мрачноватой женщине по имени Татьяна, а потом тихо пояснили, что это бывшая жена Ильина, от которого у нее ребенок.

История отношений Алексея и Татьяны всегда интересовала меня мало. Обладаю лишь тем минимумом информации, отказываться от которого было бы нарочитым кокетством. Они познакомились после развода Ильина со второй женой. Татьяна была девицей — последствия уникально, даже по те временам, строгого домашнего воспитания. Вспыхнувшая любовь сломала все преграды. Они вскоре поженились наперекор родителям и переехали в однокомнатную квартиру к Нине Петровне. Вскоре матери Ильина удалось как-то вступить в кооператив на окраине, и молодые зажили совсем хорошо. Года через четыре Татьяна забеременела. Видимо, не в первый раз, но до того, думаю, были сложности, жена в этом отношении человек не очень здоровый, впрочем, бог знает, что на самом деле происходило, только эта беременность получилась единственной полноценной. Можно предполагать, рождение ребенка особенно не входило в планы Ильиных, но в какой-то момент выяснилось: для безопасного аборта все сроки пропущены, что весьма характерно для их стиля жизни и мышления. Пришлось смириться. Появилась на свет Виктория. Безоблачное существование закончилось. Ильин к тому времени стал подающим серьезные надежды молодым композитором. Много писал. Большую часть времени проводил за инструментом и нотной тетрадью, ко всему прочему относился прохладно. Что значит появление новорожденного в однокомнатной квартире, счастливые супруги представляли себе довольно слабо. Оба одинаково слабо. Но реакция на произошедшее получилась у них разная. Татьяна поняла, что отныне придется жить иначе. А Ильин понял, что так ему не жить, а значит, надо что-то делать. Как конкретно он решил проблему, я не интересовался, однако на некоторое время Алексей бесследно исчез. Потом они еще несколько раз сходились, не очень понятно зачем. Через пару лет разбежались окончательно. И к моменту моего знакомства с Татьяной давно не виделись совсем. Ильин занимался творчеством в постоянно спокойной обстановке, создаваемой временными подругами, Татьяна работала, оканчивала заочный институт, растила часто болеющего ребенка и еще умудрялась активно разнообразить свою личную жизнь.

Разнообразие закончилось через год с небольшим после нашей первой встречи. Вскоре родилась Маша. Первое время было непросто, у Татьяны начались осложнения, несколько месяцев она провела в больнице, я слегка замотался, не хватало денег и времени, но в конце концов все образовалось. И тут снова возник Ильин. То ли отцовские чувства взыграли, то ли возраст подошел, то ли мысль какая появилась. Мысли у него появлялись по непонятным мне законам и в странной последовательности. Он их сразу безапелляционно формулировал. В данном случае так: «Грудному ребенку нужна только мать, но чем он старше, тем более нуждается в отце». В соответствии с изложенным, когда Вике пошел седьмой год, в нашем доме раздался телефонный звонок и Ильин попросил свидания с дочерью. Естественно, ему была тут же предоставлена полная свобода. Правда, Татьяна пыталась несколько раз состроить недовольную физиономию, но мои аргументы в семейных вопросах обычно бывают достаточно убедительными. С тех пор Ильин стал в нашем доме частым гостем.

Любопытно, но он приходил именно в гости и именно к нам всем. То, что мужем Татьяны оказался именно я, не стало, как выяснилось, неожиданностью для Алексея, он давно знал об этом от общих знакомых. И говорил мне потом неоднократно, что обрадовался за свою бывшую супругу, считая меня человеком высоких моральных качеств. Произносилось без тени юмора. Юмор входил в число тех качеств, которыми Ильин не обладал даже в малейшей степени.

Визиты Алексея обычно происходили так. Он звонил и говорил дочери по телефону, что придет часов в пять. В четыре Вика начинала его ждать. Меньше чем на три часа он не опаздывал. Первые минут тридцать самоотверженно посвящал детским играм. Один раз даже попытался показать, как рисуют лошадь. Честно слушал про куклу Катю и мальчишек во дворе. Но быстро уставал, начинал отвечать невпопад, позевывать нервно, обращал в сторону Татьяны взгляд, полный мучительной тоски, и мягко интересовался, не пора ли девочке спать. Обычно оказывалось, что уж готовиться ко сну точно пора, и Ильин быстро чмокал дочь в щеку, резво вскакивал и направлялся на кухню. Пока я грел ужин, а Татьяна укладывала ребенка, Ильин успевал быстро выкурить полпачки сигарет и сделать десяток звонков по телефону. За это время тоска в его глазах успевала исчезнуть, при виде накрытого стола он оживлялся окончательно, приходила жена, и мы рассаживались. Потом Алексей пил чай, очень много, очень крепкий и очень горячий. Я несколько раз кипятил полный чайник, менял заварку. Ильин что-то говорил без перерыва, заканчивались сигареты, он шел к соседям занимать, возвращался, снова пил чай. Через несколько часов Татьяна не выдерживала и уходила спать с головной болью, а я еще долго перемещался по кухне с чайником и мычал невпопад. Уставал очень.

Жизнь продолжалась. Вика пошла в школу. Кроме того, у нее обнаружились, видимо в отца, хорошие музыкальные способности, мы взяли серьезных педагогов. Их мнение оказалось столь единодушным, что, при всей осторожности в отношении  ранних талантов, я уже через год сменил нашу старую «Лиру» на дорогой немецкий инструмент. Подрастала и Маша. Ее вполне уже можно было оставить дома на старшую сестру, а на Лену и вовсе спокойно. Появились свободные деньги. Не то чтобы я стал намного больше зарабатывать, всегда справлялся с этим неплохо, просто в какой-то момент основные крупные проблемы оказались решены — квартира, мебель, дача, машина. Так что после покупки инструмента ребенку Татьяна твердо заявила: «Все, два-три года гуляем без оглядки!» Меня поначалу удивила определенность срока, но выяснилось, что жена имеет отдаленные планы попробовать родить сына. Я не стал возражать.

Конечно, мы и не пытались одним волевым усилием вернуть юность, это глупо. Но некоторые вольности стали себе позволять. В их число входили не только ужины в «Берлине» или театральные премьеры, но и приличный зимний отдых на горном воздухе, кроме очередного летнего у теплого моря. Во время столь длительных отлучек мы не могли оставить детей только на Лену, да у девушки и не было столько свободного времени. Выручала Нина Петровна. С годами мать Ильина стала спокойнее, даже порой казалось, что умнее. С нашей семьей отношения у нее сложились странные, анализировать их не имеет смысла, но доверить ей посидеть неделю-другую с детьми можно было без всяких проблем. Предлагал свои услуги и Алексей, но тут Татьяна была непреклонна: за пределы дома ребенок Ильину не выдается. Причиной тому служили не какие-то принципиальные соображения, а обычная осторожность. Творческая личность не всегда понимала, зачем девочке на жаре панама и почему зимой нельзя есть больше трех порций мороженого.

Впрочем, время влияло и на Ильина. Мелькание спутниц жизни слегка замедлилось, появились признаки, что может остановиться. Но главное в другом. Алексей, уже, казалось, задержавшись на стадии молодого и подающего надежды, вдруг быстро начал превращаться в по-прежнему достаточно молодого, однако надежды оправдывающего. Его музыку заиграли лучшие оркестры, появился диск, готовился второй, пошли приглашения из-за границы. Если не сегодня, то завтра фамилия Ильина должна была войти в число известнейших.

Отпраздновав Новый год, мы уехали в Карпаты. Путевку взяли на двадцать дней. Дольше, чем обычно, отводили на зимний отдых, но тому имелась причина. Я только что получил очень выгодный заказ от «Детской литературы» на популярную книжку для внеклассного чтения. Чистой воды халтура, но сделать надо было быстро и аккуратно. И я решил совместить приятное с полезным, пусть Татьяна вволю надышится воздухом, а я смогу в спокойной обстановке изготовить большую часть рукописи. Тем более что тема примитивная, работы в библиотеке не требующая, вольный пересказ трогательных историй о том, как царское правительство травило великих русских писателей и убивало их, преимущественно посредством дуэлей. Необходимый минимум литературы уместился в сумке. И уже на третий день отдыха, акклиматизировавшись, я сел за стол гостиничного номера в полной уверенности, что без особого труда и в самые сжатые сроки справлюсь с поставленной задачей.

Я ошибся. В первую неделю не написал ни строчки. А далее появились записи, никакого отношения к детской литературе не имеющие. Приведу один из отрывков.

     * * *

История последней Пушкинской дуэли неинтересна. Изменила жена, не изменила жена, кто-то с кем-то спал, кому-то только хотелось, уж тут Александру Сергеевичу молчать бы, а не устраивать глупые и шумные истерики, придать которым благородную осмысленность не смогли почти полтора века пушкиноведения. Но вовсе не нужно запутанных интриг, гораздо любопытнее случаи простые, вовсе не имеющие отношения к высоким страстям. Как, например, широко известный факт знакомства Лажечникова с Пушкиным. То есть это сам добрейший Иван Иванович столь торжественно обозначил произошедшее — «Знакомство мое с Пушкиным», а на самом деле история была глупая и не совсем красивая. Но характерная. Недаром и Вересаев использовал, хотя сокращенно, и прочие ссылались. Если же убрать никому реально, кроме лично Лажечникова, не интересный факт знакомства, которое и знакомством-то можно назвать с величайшей натяжкой, то без сладостного придыхания от одного только звука имени Александра Сергеевича остается примерно следующее. Некий майор Денисевич приехал по делам в Петербург и пошел в театр. О личности самого Денисевича неизвестно почти ничего, что, впрочем, и не важно. Видимо, действительно, не большого ума и образования, а тем более светскости был человек. Однако обратите внимание: майор в возрасте, из какого-то захолустья, на несколько дней попадает в столицу — и не в кабак заваливается, не по девкам норовит, а степеннейшим образом тратит деньги на хорошее место в театре. (Место хорошее — рядом оказался Пушкин, а тот на плохих не сиживал.) Лажечников пишет, что пьесу играли «пустую». Но сам он ее не видел, а вывод делает: «Пушкин зевал, шикал, говорил громко: „несносно!“». На самом деле поведение Пушкина в театре не совсем зависело от качества пьесы. Даже ближайший друг Пущин, хоть и очень по-доброму, а порой жаловался знакомым на шумную и не всегда приличную манеру поэта держать себя во время спектаклей. Однако, скорее всего, пьеса действительно не отличалась высокими художественными достоинствами, они редки были в драматическом искусстве того времени. Но что мешало человеку, пресыщенному зрелищами и имевшему возможность выбирать их себе по вкусу хоть каждый день, спокойно уйти из зала и заняться чем-либо другим? Нет, это было бы слишком скучно и обыденно, требовалось еще и себя показать. Какое дело до того, что рядом сидит вульгарный майор и по своей тупой серости искренне хочет не на Пушкина смотреть, а на сцену. Когда один раз этот майор попросил ему не мешать, на него просто не обратили внимания. Блестяще характеризуя самого себя, Лажечников описывает эту сцену: «Пушкин искоса взглянул на него и принялся шуметь по-прежнему. Тут Денисевич объявил, что попросит полицию вывести его из театра. „Посмотрим“, — отвечал хладнокровно Пушкин и продолжал повесничать». Иван Иванович пересказывает со слов приятеля и секунданта Пушкина, так что все эти «искоса взглянул» и «отвечал хладнокровно» не из реальности, а из образа. Как еще мог реагировать автор «Руслана и Людмилы» на смешного штаб-офицера?! Тут именно основной смысл — с того момента, как Лажечников узнал Поэта, личности исчезли, остались Высокие Понятия. И бесследно растворился жалкий Денисевич в ослепительном сиянии Гения. На свою беду сам майор оказался единственным, кто этого не понял. Да к тому же далее он совершил совсем глупый поступок. Надо было бы угрозу свою исполнить и обратиться к полиции. Однажды с Александром Сергеевичем подобное уже происходило: «…Пушкин был в Каменном театре в большом бенуаре, во время антракту пришел из оного в креслы и, проходя между рядов кресел, остановился против сидевшего коллежского советника Перевощикова с женою, почему г. Перевощиков просил его проходить далее, но Пушкин, приняв сие за обиду, наделал ему грубости и выбранил его неприличными словами». Коллежский советник Перевощиков мудрствовать не стал, к факту элементарного хулиганства отнесся только так, как нормальный человек и может к нему отнестись в обществе, чувствующем первые, слабые, но признаки цивилизации. Попросил защиты полиции. Петербургский полицмейстер, в свою очередь, сообщил о произошедшем начальнику Пушкина по службе в Иностранной Коллегии. Пушкину сделали выговор, и он обещал более не хулиганить. Что помешало действовать подобным образом и Денисевичу — понять трудно. Может быть, жалоба властям показалась майору слишком серьезным действием в ответ на проявление дурных манер. Но, скорее всего, сыграли свою роль провинциальность и полное незнание обычаев людей, с которыми он столкнулся. «После спектакля Денисевич остановил Пушкина в коридоре. „Молодой человек! — сказал он и вместе с этим поднял свой указательный палец. — Вы мешали мне слушать пьесу… Это неприлично, невежливо“. „Да! Я не старик, — отвечал Пушкин, — но, г. штаб-офицер, еще невежливее здесь и с таким жестом говорить мне это. Где вы живете?“»

На следующее утро Пушкин приехал к Лажечникову, у которого остановился Денисевич, и, представив двух своих секундантов, вызвал майора на дуэль. Дальнейшие действия Денисевича трудно назвать достойными хоть в какой-то мере. Сначала он, растерявшись, несет полную чепуху, затем, запуганный видом двух роскошных кавалерийских гвардейских офицеров-секундантов и рассказами Лажечникова о связях Пушкина в самых высоких кругах, извиняется и даже протягивает поэту руку… Естественно, «тот не подал ему своей, сказав тихо: „Извиняю“, — и удалился со своими спутниками…» Полный триумф Александра Сергеевича, которому внутренне аплодирует Иван Иванович.

Но я начинал с того, что личность именно майора Денисевича не важна, и не имеет значения, сумел ли конкретно он повести себя соответствующим обстоятельствам образом. Интересно совсем другое — а какое в принципе поведение в подобной ситуации может считаться нормальным даже для человека с самым рядовым чувством самоуважения? Ведь и Лажечников с подкупающим простодушием признается, что решил приложить все старания для предотвращения дуэли только тогда, когда узнал, что перед ним автор «Руслана и Людмилы». В другом случае, видимо, боевой офицер Лажечников совсем по-другому отреагировал бы на утреннее вторжение в свой дом двадцатилетнего сопляка, пусть и в сопровождении каких угодно гвардейцев. Исходя из этой логики, каждый, с кем скандалил в то время Александр Сергеевич, должен был сначала поинтересоваться: «А не вы ли, милый юноша, пишите такие замечательные стихи?» — и только потом решать, каким образом ответить на откровенное хамство.

Естественно, даже совсем беспристрастный читатель, не замирающий в экстазе от одного имени великого поэта, легко уличит меня в смешении временных норм и понятий. Да, в те годы и в тех кругах не всегда носил серьезный и истинно оскорбительный характер сам факт вызова на дуэль. Только что выпущенный из лицея Пушкин, заигравшись на балу, умудрился вызвать на дуэль очень любимого старшего родственника и соседа по имению Павла Исааковича Ганнибала. На что тот ответил веселой шуткой и уже через десять минут они обнимались. И сам Александр Сергеевич, как известно, вызван был по совсем дурному поводу другом своим Кюхлей. Они даже якобы стрелялись, но дело опять же скоро кончилось объятьями. Вот ведь смешная штука, про выстрел Пушкина разные воспоминания, может, его и не было, а про Кюхельбекера мнение единое — стрелял Вильгельм Карлович, стрелял без всякого сомнения, и не в воздух стрелял, а как положено. Впрочем, шансов куда-либо попасть почти слепой Кюхля не имел. Но случайности бывают и более нелепые, а вдруг убил бы Пушкина? Каким бы враз врагом отечественной культуры оказался смелая душа, декабрист и певец свободы! Нет, чепуха, конечно, не убил, и убить не мог, и Пушкин еще тогда толком Пушкиным не стал. А все ж таки, мнится мне, судьба язычок показывала не без злобы. И вот барон Корф чуть было не подставился. Тоже, между прочим, хоть и не столь близкий, как Кюхля, а приятель по лицею и даже на год моложе, а оказался умнее, палкой пьяного пушкинского камердинера проучил, а от дуэли с Александром Сергеевичем отказался: «Не принимаю вашего вызова из-за такой безделицы не потому, что вы Пушкин, а потому, что я не Кюхельбекер». И ничего. Не пострадала баронова репутация, и Пушкин демонстрировать не продолжил, вполне мирные отношения с Модестом Андреевичем сохранил.

Так что, понимаю, совершенной корректностью мои абстрактные логические и нравственные конструкции не отличаются. И все же. Пусть абстракция. Пусть лишенная историчности и правдоподобия. Но ведь было, было: наглый и ошалевший от общего восхищенного попустительства щенок оскорбляет без всяческого повода пусть самого серого и бесталанного, но никак не достойного смерти или позора человека. И Бог с ним, с этим щенком, что человеку-то делать? Чувства свои с мировыми культурными ценностями сверять или этого самого человека в себе защищать? И какая тут цена возможная, а какая чрезмерная? «Не потому, что вы Пушкин», — писал Корф. А если «не потому», то зачем писал? 3начит, что-то такое уже в воздухе было, значит, некоторые, пусть и не высказанные, но существовали мнения относительно возможного для одних и запретного для прочих?..