Лишь болезни, да морока,
Ведь совсем не много прока
И от лучшего пророка.
Думаю, что всё же «не врать» и «не ошибаться» не совсем друг другу равны и идентичны. Иногда, бывает, пересекаются, но в принципе они про разное.
Недавно, как раз, вспоминал. Когда пенсию оформлял. То есть, тоже уже больше четырех лет прошло, но по сравнению с теми временами действительно недавно. Как начинал свою трудовую деятельность лет в десять, оказавшись случайно почти на год в деревне Свечи под Сухиничами.
Официально в колхозе подпаском был оформлен и ещё в ночные дежурства помощником на свиноферму выходил. Ставили трудодни и даже какая-то копейка капала, вполне даже по том временам и возрасту моему ощутимая. Но, главное, чем гордился, потом дали справку и сказали, что она важная и её нужно показать, когда трудкнижку заводить буду.
Действительно, сохранил каким-то чудом и уже в пятнадцать на Московском тормозном мне в мою первую трудовую на основании той справки внесли колхозный стаж в счет будущей пенсии. Испытывал определенную гордость, появился шанс когда-нибудь стать ветераном труда. Правда, в результате по жизни не пригодилось, но воспоминание осталось.
Привезла меня тогда в деревню бабка Полина, давно городская знакомая моей матери к своей старшей сестре, колхознице, бабке Степаниде. Совсем по моим тогдашним ощущениям древней старухе, но ещё работавшей, собственно, с ней я на свиноферме и дежурил.
Отношения мои со Степанидой были ровные, хотя и несколько сложные, как у двух существ с разных планет, старавшихся сохранить доброжелательность, однако сознававших неизбежную и непреодолимую грань взаимопонимания. Она защищала меня от местных, утверждая, что я цыганенок, а не жиденок, хотя моя достаточно интернациональная внешность и не создавала мне особых проблем с неприятностями, но так, на всякий случай. Лучше не будить лиха.
Это вообще была основа её жизненной философии. Не надо нарываться и всегда следует быть ко всему готовым. Однажды я, занимаясь чем-то по хозяйству в чулане, обнаружил несколько странных для себя предметов. Огромные, литров по десять, если не больше, бутыли зеленоватого мутного стекла с, как потом выяснилось, керосином и подсолнечным маслом. Картонную коробку с десятками кусков стирального мыла. Сорокакилограммовый мешок окаменевшей от времени соли. Запечатанный ящик гвоздей. Ещё что-то такое подобное, в чем я не разглядел особого проку и ценности. Когда стал допытываться у Степаниды, она только от меня отмахнулась, мол, мал ещё и глуп, ничего не понимаешь, рано тебе ещё пока.
А бабка Полина потом, отведя меня в сторону, тихонько и наставительно пояснила, чтобы я не лез к Степаниде с такими глупостями, она вида не подает, но обижается. Для неё там в чулане не просто запас, это самое насущное и необходимое не на какой-то абстрактный «черный день», а на то самое что ни на есть реальное и не слишком далекое время, которое надо будет постараться пережить.
Расставались мы хорошо, по-доброму, может быть и без особой сентиментальной доброты, но и зла за душой не затаив. Степанида мелко, почти незаметно перекрестила меня и сказала, что в жизни придется не легко, но я выкарабкаюсь, «ухватистый, руки на месте, а голова вырастет». Больше мы никогда не виделись, я даже о ней ничего не слышал, мы очередной раз куда-то переехали и даже связь с бабкой Полиной прервалась.
Степанида, наверняка, давно умерла. Последние несколько лет по каким-то странноватым старческим капризам я время от времени даже хотел съездить в Сухиничи, навестить деревни Свечи и Колодези, посмотреть, может, осталось ещё что памятное. Но так и не собрался, а теперь, похоже, уже и вовсе не получится, физически не потяну.
И всё-таки любопытно, что стало с тем чуланом?