Оба этих человека и они же, как государственные деятели и исторические фигуры, предельно далеки от меня и категорически противоположны моим собственным представлениям о прекрасном. И если относительно Маргарет Альфредовны ещё могут быть какие-то смягчающие нюансы, прежде всего, да простят меня времена ошалевшего феминизма, её пол, кроме того и происхождение, и воспитание, и ещё многое, особенно относящееся вообще к тому, что времена её «правления» были более вегетарианскими, то сэр Уинстон мне, как человек, безоговорочно отвратителен. Даже не буду упоминать его какие-то конкретные поступки, в отличие от Тэтчер он ведь ещё и довольно плодовитый, весьма талантливый писатель, журналист и публицист. Достаточно почитать, а я читал более чем достаточно, чтобы в какой-то момент просто волосы на голове зашевелились от ужаса. Закоренелый имперский расист, абсолютно безжалостный и напрочь изначально лишенный, просто не воспринимающий их существования, большинства моральных, этических и нравственных критериев, принципиально важных и определяющих для меня.
Но если я иногда спрашиваю себя, кого наиболее ценю и уважаю из государственных деятелей двадцатого века, кого считаю наиболее ценным, дальновидным и эффективным политиком и кому могу считать лично себя благодарным, то среди первого на ум приходит: «Я не могу предложить ничего, кроме крови, тяжёлого труда, слёз и пота». И при этом не испытываю никакого раздвоения сознания, вовсе даже чуть не чувствую малейшего душевного дискомфорта. Способен ощущать, как данность без всяких проблем.
Никак не сравнивая и не ставя на одну доску, но просто из наиболее веселого сейчас и для меня очевидного. Многие вполне не глупые и во многом имеющие сходные со мной взгляды по основным имеющим к этому отношение вопросам люди забавно почти обижаются, когда слышат, как я называю Трампа придурком и прохвостом. Одним просто откровенно нравится то, что он делает, другим нравится далеко не всё и не всегда, но они считают его очень полезным и своевременным, потому никак не хотят и не могут понять моего отношения, хоть я и пытался объяснить неоднократно, но прекрасно понимаю, что практически бесполезно.
Или вот совсем уже потешный сюжет с намозолившим всем глаза и уши Бреттом Кавано. Посмотрел тут недавно его выступление в Сенате. Мамочки родные! Ну, просто клинический неврастенический идиот. Его не то, что членом Верховного суда, его охранником в супермаркет брать опасно. Но имеет ли это хоть какое-то отношение к тому, что ведущаяся против него компания совершенно омерзительна, исключительна подла, не имеет никакого отношения к здравому смыслу и вообще хоть каким-то что моральным, что рациональным или юридическим понятиям? Нет, конечно, не имеет и малейшего. Классический вариант, когда котлеты отдельно, а мухи отдельно. Но на бытовом массовом уровне получается, что, если я ржу в голос над Кавано, то испытываю хоть какие-то положительные эмоции по отношению к массовой шизофрении свихнувшихся и одновременно изумительно корыстных самок обоего пола.
Кто мне мог быть в жизни более чужд и враждебен, чем профессиональный коммунистический функционер, первый секретарь обкома Партии? А я в девяносто первом пошел на баррикады защищать не его, конечно, но вместе с людьми, которых он возглавлял. И до сих пор, несмотря ни на что, в отличие от очень многих, считаю это самым честным и разумным поступком в своей жизни. А рыжая сволочь-приватизатор? Никаких иллюзий относительно его душевных и прочих человеческих качеств не имел, особенно после «дела писателей», болезненно и обидно лично меня задевшего, но до определенного момента стоял за него горой, вернее, за то, что он делал, пока не начался совсем другой исторический период. Хотя при этом сам-то Чубайс хуже не стал и вообще ни в чем не изменился.
Тут, гениально, я считаю, полностью по Фрейду проговорился Путин по поводу Скрипаля. Его спрашивают, вы зачем, мол, людей травите, да ещё в другой стране. А он отвечает, что Скрипаль мразь и предатель. Вот умри, лучше не сформулируешь, что я имею в виду. Это машина Стелькина, а он взяточник. И точка.
В принципе, это проблема из вечных, уровня Достоевского. Желая поубедительнее объяснить, что никого не надо убивать вне зависимости от персональных качеств возможной жертвы, Федор Михайлович наделил старушку-процентщицу всеми возможными мыслимыми отрицательными чертами. Но в последний момент не удержался, его гениальное чутье подсказало, что любые его логические, нравственные и религиозные построения окажутся на подсознательном инстинктивном уровне опровергнуты образом столь омерзительной старухи, и он подставил под удар сестру её Лизавету, кроткую, блаженную, почти юродивую до уровня святости, да ещё с намеком, что, возможно, беременную. Величайший художественный прорыв и одновременно провал Достоевского. Понимал, что ситуацию нужно создать идеальную, но ощущал, что тогда не достигнет требующегося результата. Как мало кто понимал натуру человеческую и вопреки всему, к чему стремился, не мог преодолеть глубочайшего к ней отвращения.
Я хочу всё-таки закончить на немного более светлой ноте. Много лет повторял, что в России один порядочный политик, да и та сумасшедшая. Имел в виду, понятно, Новодворскую. То, что она творила и говорила, как себя вела, весь образ её жизни и общественно-политической деятельности с юности представлялся мне неуместным до степени глупости и даже на полном серьезе некоторого психического расстройства. Но как человек в моих глазах она была безупречна. Никогда не солгала, не предала, не сфальшивила и не поступилась не в чем даже к самой незначительной мелочи. И книжки она понимал так, как и я, и кино, и музыку, и живопись, и вообще практически всё, о чем, между прочим, очень талантливо писала. И с годами я всё больше понимал, а в конце концов и убедился полностью к некоторому даже своему изумлению, что всё она делала верно, а то, что в какие-то моменты и по каким-то позициям не совпадало с моим мироощущением, то это не её проблемы, а мои.
И, кстати, Боровой. Костя лично у меня и довольно подловатым беззастенчивым образом в самом начале девяностых спер деньги, десять тысяч долларов, это тогда была очень серьезная сумма, практически все мои с компаньоном накопления. И вел себя при этом очень нагло, некрасиво, так что, я и довольно долго относился к нему соответственно. Но именно Константин Натанович оказался до последнего мгновения по сути единственным самым искренним и верным другом Валерии Ильиничны. И очень достойно хранит её память, не позволяя себе даже малейших бестактностей. Потому уже довольно давно, если речь заходит о Боровом, на губах моих появляется не сильная, но достаточно благожелательная улыбка.
Черт его знает, как тут всё бывает перемешано. Но, самое странное, почему-то для меня всегда остается предельно ясным и однозначным. Не надо бить старушку по голове топором. Даже самую омерзительную.