Может показаться странным, но я, несмотря на то, что активно пользуюсь интернетом уже больше пятнадцати лет и даже какое-то время в соцсетях присутствовал довольно часто и в относительно, для узких кругов, широком информационном поле, на самом деле очень темный человек на счет того, что там у народа в реальности происходит. И потому был весьма удивлён, когда один читатель в комментарии к моему тексту заметил, что вопрос о паспортизации крестьян в семьдесят четвертом является спорным.

Я попросил уточнить, поскольку абсолютно не понял, что тут может быть спорного по поводу очевиднейшего факта. Но при помощи того же читателя и своего дальнейшего любопытства выяснил, что и на самом деле об этом давно и крайне эмоционально народ в интернете полемизирует. Но, естественно, разговор идет о гораздо более общих вопросах. И даже не столько о фактах, сколько об отношении к ним.

Конечно, я не собираюсь ни с кем дискутировать. Но хочу обратить внимание всего лишь на несколько нюансов. И прежде всего, на происхождение и становление российской паспортной системы как таковой.

Тут, в принципе, хорошо бы провести хоть небольшое, но историческое исследование. Но мне лень этим заниматься, и я надеюсь на то, что интересующиеся читатели могут при желании довольно легко сделать это самостоятельно, потому ограничусь лишь самым кратким минимумом фактов. Особо ленивым могу порекомендовать несколько конспективное в основном довольно корректное изложение ситуации в Российской империи ну, вот, например, хотя бы здесь.

А для нас будет достаточно констатировать, что начавшая возникать ещё в допетровские времена паспортная система в некоторой степени уже функционировала к моменту Октябрьской революции и служила, кроме многого прочего, для определенного ограничения свобод подданных, одновременно со способом некоторого распределения привилегий.

Кстати, любопытно сегодня прочесть текст, написанный в 1903 году. Там, в частности, сказано:

«Социал-демократы требуют для народа полной свободы передвижения и промыслов. Что это значит: свобода передвижения? Это значит, чтобы крестьянин имел право идти куда хочет, переселяться куда угодно, выбирать любую деревню или любой город, не спрашивая ни у кого разрешения. Это значит, чтобы и в России были уничтожены паспорта (в других государствах давно уже нет паспортов), чтобы ни один урядник, ни один земский не смел мешать никакому крестьянину селиться и работать, где ему угодно. Русский мужик настолько закрепощен еще чиновникам, что не может свободно перевестись в город, не может свободно уйти на новые земли. Министр распоряжается, чтобы губернаторы не допускали самовольных переселений! Губернатор лучше мужика знает, куда мужику идти! Мужик — дитя малое, без начальства и двинуться не смеет! Разве это не крепостная зависимость? Разве это не надругательство над народом?..»

Вряд ли кто из неспециалистов сразу скажет, что эти слова принадлежат Ленину. Но вот принадлежат. И достаточно полно и искренне отражают мнение его и его единомышленников о паспортной системе. И потому, естественно, почти сразу после Переворота она была большевиками полностью отменена.

Однако дальше начало происходить то же, что с главными слагающими лозунга «Мир народам, фабрики рабочим, земля крестьянам». И вот с этого момента уже пожалуйста, вопрос отношения и интерпретации. Кто-то уверен, что действительно коммунисты принесли мир, рабочие стали владельцами заводов, а крестьяне коллективными собственниками земли. У кого-то прямо противоположное мнение, но в эти споры мне-то точно соваться нечего. Я исключительно по фактам.

А согласно им, уже во время гражданской войны особый Декрет СНК и ВЦИК РСФСР частично возродил прежнюю паспортную систему – были введены известные и по сей день «трудовые книжки», выполнявшие, по сути своей, функцию паспортов, первые годы это относилось только к Петрограду и Москве.

Но уже зимой 1922 года Закон разрешил всем гражданам государства передвигаться по РСФСР совершенно свободно. А Декрет СНК и ВЦИК РСФСР «Об удостоверении личности» июля 1923 года конкретно запрещал каким-либо органам требовать от граждан любые документы (в том числе и паспорта), которые мешали бы гражданам селиться в любом новом месте и передвигаться по территории РСФСР. И паспорта, и трудовые книжки, и прочие подобные бумажки аннулировались. Хотя, конечно, это не означало, что советские граждане не могли получить документ, удостоверяющий их личность, но это не было обязанностью человека, а только его правом.

Однако достаточно скоро Декрет был уточнен Постановлением СНК 1925 г. «О прописке…» и постановлением ВЦИК 1927 г. Именно постановление «О прописке в городских поселениях» ввело само понятие «прописка». Согласно всем этим документам прописка, как и любой иной гражданский акт, могли быть проведены при предъявлении любого вида документа: актовой выписки о браке и рождении, профсоюзного билета, расчётной книжки с работы или службы и т.п.

То есть, хотя сама по себе «прописка» и вводилась, но множество документов, которые можно было предъявлять при проведении прописки, и особенно слабая её обязательность и практическая необходимость как бы исключали саму идею о возможности прикрепления гражданина к какому-либо конкретному месту жительства. Следовательно, в Малой Советской Энциклопедии 1930 года в статье "Паспорт" с полным правом было написано:

«ПАСПОРТ — особый документ для удостоверения личности и права его предъявителя на отлучку из места постоянного жительства. Паспортная система была важнейшим орудием полицейского воздействия и податной политики в так называемом полицейском государстве… Советское право не знает паспортной системы».

Правда, столь весело и свободно фраер танцевал недолго. Уже в декабре 1932 года появилось Постановление ЦИК и СНК СССР «Об установлении единой паспортной системы по Союзу ССР и обязательной прописке паспортов». Тогда же появилась и советская паспортно-визовая система, которая полностью находилась в составе НКВД. С этого момента и началось, подчёркиваю, именно только началось установление и развитие и системы паспортизации в СССР, и связанного с ней института прописки. И поначалу там отсутствовали за отдельными исключениями практически все сельские жители.

Только в октябре 1953 года Положением Совета министров СССР «О паспортах» был несколько расширен список местностей, где граждане были обязаны иметь паспорта. Кроме городов, районных центров и посёлков городского типа, паспорта вводились для рабочих и служащих, проживавших на селе, включая работников совхозов.

И тут опять же можно очень долго рассуждать и спорить на самые разные темы. Полный перечень нет сил составить, но, например, было ли отсутствие паспортов у селян вообще и у колхозников в частности ограничением их свободы или наоборот, дополнительной степенью этой самой свободы? Насколько трудно колхознику было при желании переехать в другое место и получить этот самый паспорт с упомянутой пропиской? Для чего вообще могла возникнуть такая потребность и необходимость? Ну, и ещё необъятное поле для самовыражения. Однако именно здесь и начинает возникать то, что я называю отличием «книжной или документальной экспертизы» от реальных свидетельств людей, имеющих конкретный практический опыт взаимодействия с той действительностью. Или, по крайней мере, опыт общения с непосредственными участниками событий (меньшая, конечно, объективность, но всё-таки неизмеримо большая, чем чисто «по бумажкам»).

Не буду сейчас заниматься крючкотворством, вот просто очень коротко пример. Одни в спорах ссылаются на документы, вводящие ответственность, вплоть до уголовной, для тех работников колхозов и сельской администрации, которые препятствовали крестьянам уезжать из деревни на «отхожие промыслы». А другие вспоминают, что колхозника, который самостоятельно заключил договор с каким-то сторонним работодателем и уехал, могли исключить из колхоза. Им же, в свою очередь, отвечают, что всё это значит лишь, что колхозник мог свободно уехать, ну, а уж при этом оставлять или нет его в коллективе, тут свободная воля членов этого самого колхоза. И всё как будто будут правы. Но это правота постороннего американца или европейца, представления не имеющего о наших реалиях. А на самом дело происходило следующее.

Строился какой-нибудь Днепрогэс или рылось московское метро. Зэков начинало не хватать. И на район приходила разнарядка, отправить «по оргнабору» или другой форме призыва на «стройку народного хозяйства всесоюзного значения» такое-то количество мужиков, часть можем взять работящими бабами. Секретарь райкома или председатель райисполкома связываются с председателем колхоза и требуют выделить народ. Тот начинает ныть, мол, у самого рабочих рук мало, посевная на носу, предстоит битва за урожай… Тогда начальник, у которого от этих показателей зависит надежность нахождения собственной задницы на теплом месте, и врубает главный аргумент: «Ты у меня, сука, под суд пойдешь, потому как препятствуешь!»

И одновременно с этим другая ситуация. Родственник или просто приятель, более удачливый односельчанин, сумевший раньше выбраться в город и сделавший там карьеру, дойдя до поста завгара или директора овощебазы, берет колхозного тракториста на работу шофером и заключает с ним договор, с которым тот приходит к председателю и просит отпустить. Председатель долго его материт и стращает, но, если тот совсем уж уперся, то говорит, что исключит из колхоза. Вроде бы чепуха, особенно с учетом того, что быть колхозником не особый сахар, а новое место работы в городе сулит хорошую безбедную жизнь. Но это «чепуха» опять же для американца или европейца. Наш человек, особенно современник тех событий, прекрасно понимал, что такое в, скажем, тридцатые (послевоенные несколько отличались, но не сильно) значило быть исключенным из колхоза. Не просто ушедшим на те же «стройки коммунизма» или осваивать «просторы дальнего севера», а именно исключенным за самовольство. И сколько после этого можно было проходить на свободе.

Опять же относительно получения той самой «колхозной справки», которая и служила основой начала любой деятельности крестьянина в чужих местах, начиная от учебы и закачивая хоть пением романсов. Теоретически никаких проблем, получай, переезжай на новое место жительство, оформляй на основании той справки, если в новом регионе это требовалось, сначала годичный паспорт, потом на общих основаниях, и работай себе спокойно. Но на практике любой живший тогда человек только посмеется. Правление, а на самом деле обычно лично председатель тебя просто пошлет и никакой справки не даст. И ничего ты с ним не сделаешь. А вот то, что он с тобой может сделать, если продолжишь борзеть, это опять-таки у нас никому объяснять не нужно.

Значит ли всё это, что человек из деревни без паспорта не мог выбраться в принципе? Нет, конечно. Во-первых, и прежде всего, материальное поощрение никто не отменял. Про отсутствие коррупции при социализме мы сейчас воздух колебать не станем. Кстати, широко была распространена практика, когда девчонкам, не имевшим иных материальных возможностей, за справку надо было просто «дать председателю». Это тоже нередко работало.

К тому же имел значение и ещё один важный фактор. Страна огромная, народу до хрена, при всё строгости учета и контроля везде серьезнейший бардак, потому в системе всегда имеются дыры. К тому же транспорт и связь, в смысле их качества. Это, по-моему, у Солженицына где-то (если запамятовал, то простите), как пришли на селе мужика арестовывать, а он сбежал через окно и задний двор, скрылся потом на просторах родины, выправил где-то сначала липовые, потом ставшие практически настоящими документа, и никто его до конца жизни не нашел. Да и не искал толком. Не было особо таких возможностей, как, впрочем, и желания, естественно, если дело не касалось отдельных случаев или чьей-то личной из власть имущих заинтересованности, или особо опасных преступников, или ещё чего подобного.

А так, ну уходили у нас на Колыме бригады в сезонную экспедицию на полгода, ели не больше, там половина рабочих без всяких документов. Потом, если мужик себя проявит, ему начальник прииска или другой бугор выправят какую-нибудь ксиву, которая потом с годами приобретет признаки легальности, а дальше уже всё зависит от человека, вполне может на пенсии с нормальным паспортом осесть где-нибудь в Краснодарском крае.

Относительно же возможности вычислить конкретного человека, то что там тридцатые или даже пятидесятые-шестидесятые годы. Я как-то упоминал, что уже в семьдесят третьем сижу в отделении милиции под Вышним Волочком. Опять же, не какая глухая Сибирь, а между Ленинградом и Москвой, можно сказать центр цивилизации. У меня с собой из документов только студенческий билет, который своим видом, и вынужден признать с полным основанием (он только в портвейне, не считая прочих приключений, купался несколько раз) вызывает большие сомнения у начальника. И я говорю, мол, товарищ милиционер, позвоните в Москву, в центральный паспортный стол, там подтвердят мои данные. Он смотрит с насмешливой тоской: «Парень, у нас телефонная связь с областным Калинином два раза в неделю, и то не всегда, какая Москва…» И чего? Отпустили в конце концов, я даже толком ничего не заплатил, просто не было особого повода и охоты со мной возиться. А мог оказаться кем угодно, сварганить что-то типа того студбилета способен был и тогда каждый без особого труда.

То есть, ещё раз, была ли даже не теоретическая, а самая что ни на есть практическая возможность у человека с определенными свойствами характера, способностями, желанием, а особенно ещё и при наличии хоть какой-то удачи выбраться из колхоза, сменить место жительства и работы, получить паспорт и избавиться от советского сельского крепостничества? Да, несомненно была.

Отменяет ли это наличие упомянутого крепостничества самого по себе? Надеюсь, понятно, что нисколько. В смысле, понятно мне. Если вам нет, то разговор беспредметен. Ваше право.

Так что, можно рассуждать сколько угодно о своих пониманиях и отношениях к происходившему, но факт остается фактом. Можно приводить любые аргументы, хорошо это, плохо или никак, но только с семьдесят четвертого года началась полная и равноправная паспортизация в СССР. Ещё раз подчеркну «началась». Когда не только правом, но и обязанностью, однако, по моему мнению, прежде всего в той ситуации всё-таки правом, каждого гражданина, начиная с 16-ти лет стало получения паспорта вне зависимости от чего угодно. И закончился этот процесс только в восемьдесят первом. Потому, когда с одной стороны люди как довод приводят скан своего паспорта, выданного на основании колхозной справки ещё в шестидесятых, а с другой вспоминают, что и в конце семидесятых встречали людей, у которых такая справка была единственным документов, то все правы. И никакого тут предмета для спора нет.

Другой и отдельный вопрос, который мы здесь затронем только вскользь, это насколько сами по себе паспорта отменили упомянутое крепостничество. Или насколько оно смягчалось для тех, кто и до того имел паспорта.

Опять же, можно чисто теоретически приводить любые нормативные документы и законы СССР. Но в реальности в этой стране у тебя никакой свободы передвижения не было. Я сейчас даже опять-таки не стану касаться вопросов пресловутой «прописки». Тоже уже рассказывал, как в конце шестидесятых моему отчему, прописанному в Подольске, участковый, очень хорошо к нему относящийся, при том, что отчим работал корреспондентом столичной газеты «Вечерняя Москва», запрещал, по заявлению соседей в коммунальной квартире, оставаться после одиннадцати вечера в комнате на Ленинском проспекте у моей матери, то есть его жены. При наличии у всех самых законных действующих паспортов и множества иных соответствующих законам документов.

Но и без таких серьезных ситуаций, просто примитивно вольно передвигаться по стране ты с любыми ксивами не мог. В гостиницах мест принципиально не было. Это даже не обсуждается, кто начнет рассказывать на эту тему сказки, плюньте в рожу и забудьте. Да, в каком-нибудь Мухосранске в «Доме колхозника» иногда можно было устроиться, но в принципе в любом нормальном городе табличка «Мест нет» была стационарной и устанавливалась в момент сдачи учреждения в эксплуатацию.

В некоторых городах существовал полулегальный, а практически и вовсе нелегальный «частный сектор», где можно было на небольшой срок снять комнату, а то и просто койку (это называлось «угол»), но это штука непростая и факультативная, на ней мы сейчас останавливаться не будем. Достаточно отметить, что принципиально проблемы свободы перемещения она не решала.

Кроме того, та самая «прописка». Не буду останавливаться на всех бюрократических нюансах, желающие сами могут ознакомиться в соответствующих документах, но уверяю вас, разные там ограничения по срокам обязательств прописываться постоянно, временно или всего лишь регистрироваться сильно осложняли жизнь и морочили голову.

Тут ещё один небольшой момент, который иногда полностью забывается некоторыми людьми, выросшими в совсем иных социальных и юридических условиях. Поскольку за не обсуждаемыми сейчас исключениями, имевшими свои нюансы, института собственности на жилье, особенно в городах, не существовало, сама по себе «прописка» являлась одним из главных факторов права на проживание в квартире. И «выписавшись» или каким иным образом потеряв «прописку», ты это право утрачивал, кроме опять же особых случаев. Так что, тут надо было быть особо аккуратным, чтобы элементарно не лишиться крыши над головой.

Короче, повторю ещё раз. Само по себе наличие паспорта гражданина СССР не сильно ограничивало крепостничество и отнюдь не давало истинную свободу передвижения даже на туристическом уровне, не говоря уже о чем-то более серьезном.

Когда я впервые вернулся из поездки в США в восемьдесят седьмом, то меня обычно спрашивали, что там произвело наибольшее впечатление, наверное, магазины? Но, хоть американские магазины для тогдашнего советского человека и действительно выглядели инопланетным чудом, я был особенно поражен совсем иным. Мы шли с Петькой, который уже к тому времени под десять лет жил в Штатах, по Лос-Анджелесу, и вдруг он говорит, мол, а не съездить ли нам в Лас-Вегас. Я недоуменно спрашиваю, а как мы всё это устроим. Он отвечает, что элементарно, сейчас увижу. Заходим в какую-то контору, берем за копейки напрокат по их понятиям старый, раздолбанный и практически убитый, а по нашим просто роскошный шестиметровый восьмицилиндровый «Олдсмобиль», садись, говорит, поехали. Я сел, но всё-таки опасливо интересуюсь, а где мы там остановимся. Петька смеются: «Ты с ума сошел, это же Лас-Вегас, остановимся там, где захотим и на что денег хватит». Я махнул рукой, типа, где наша не пропадала, но на самом деле до последнего момента в глубине души сильно сомневался и опасался, успокаивая себя тем, что в крайнем случае в этой машине, где даже спереди не кресла, а широченный диван, можно будет переночевать. Но естественно, был посрамлен. Когда приехали, то единственная проблема, которая перед нами встала, это взять номера во «Фламинго Хилтон» по долларов, по-моему, тогда минимум двести за ночь, или в мотеле «Твенти уан» напротив по, соответственно названию, двадцати одному доллару. Погуляли от души.

А на следующий год я оказался В Риге. До конца советской власти оставалось уже не очень долго, но она сама об этом ещё не подозревала. Неудачное стечение обстоятельств сложилось так, что человек, у которого я собирался остановиться, задержался и должен был приехать только на следующий день. Я попытался сунуться в несколько гостиниц, чтобы за взятку попытаться переночевать хоть на раскладушке в какой-нибудь подсобке. Но бесполезно. А на улице сильный ветер и хоть небольшой, но минус. Пошел на вокзал, сижу в зале ожидания, греюсь. Ближе к полуночи подходят милиционеры, спрашивают документы и что здесь делаю. Показываю и честно объясняю ситуацию, говорю, что только сегодня приехал. «Чем можете подтвердить?» А тогда билеты в поезде проводник изначально собирал, по приезде же выдавал тем, кому надо, например, для отчёта за командировку, я свой попросту не взял, так как не видел смысла. Потому, понятно, ничего подтвердить не мог. Меня захомутали в отделение. Там куда-то звонили, что-то проверяли, слава Богу, у меня с собой было корреспондентское удостоверение «Крестьянки», а там, плюс ко всем понтам золотого тиснения по красной коже еще и огромная печать «Издательство ЦК КПСС». В общем, через некоторое время говорят: «Ладно, идите, свободны». Я начинаю ныть: «Куда мне идти? Я же на улице замерзну, оставьте хоть здесь в вестибюле до утра, я на стульчике тихонько посижу, или пустите обратно в зал ожидания на вокзале…» Но менты неумолимы: «У нас тут не ночлежка, а в зале ожидания имеют право находиться только пассажиры с билетами. Освободите помещение». В результате какой-то пожилой сердобольный старшина всё-таки отвел меня в сторону и за благодарно сунутую ему в карман пятерку нашел решение. К счастью, на вокзале оказалась круглосуточная касса, он меня к ней отвел, я купил билет в Москву на завтра (который потом сдал) и таким образом уже с полным правом пересидел ночь в тепле. Утром приехал товарищ. Тоже погуляли от души.

Ладно, ладно, не зевайте, я уже заканчиваю свои трогательные истории. Напоследок только всего несколько строк для тех, кто считает, что уж нынче-то в России с крепостничеством в смысле свободы передвижения полностью покончено. И действительно, в 1991 году Комитет, занимавшийся проверкой соответствия законов Конституции, признал, что существовавший раннее порядок явно нарушал права граждан на свободу перемещения и выбора места жительства. И это ещё в СССР. А потом и вовсе страна рухнула, какое-то время никто толком вообще ничего не понимал, как что работает и, особенно, а как может и должно работать в принципе, но уже в девяносто третьем относительно разобрались и прописку заменили на регистрацию, которая как бы совсем другое и никаких свобод не ограничивает. Гуляй, рванина, от рубля и выше!

Ага. Как же. Меньше десяти лет назад мой приятель и сосед по участку в деревне Андрей заказал себе на Алтае роскошный дом из кедра. Оттуда привезли весь материал и приехала устанавливать бригада человек десять плотников. Сам Андрей в основном мотался по делам и жил, естественно, пока в Москве, а я, поскольку уже находился в Грибках, относительно курировал стройку и присматривал за мужиками, советуя им на всякий случай особо не светиться и вести себя потише. Но как-то не углядел, плотники в субботу свалили в баню в Долгопрудный, после чего зашли рядом в пивную принять по кружке пива, тут их и замели. Хорошо бригадир исхитрился мне позвонить по забитому в его мобильник моему номеру. Я связываюсь с Андрюшей, объясняю ситуацию. Он парень с большим гонором, сразу начинает пальцы гнуть, мол, я сейчас приеду, покажу им кузькину мать, какое они имеют право, российские законопослушные граждане при паспортах, могут находиться и работать где захотят… Я пожелал ему удачи, сижу жду.

К вечеру появляется. Растерянный и унылый. Рассказывает, что сразу нахрапом сунулся со скандалом к самому высокому долгопрудненскому милицейскому начальству и начал патетически излагать про права и свободы. Но ему очень вежливо и спокойно объяснили, что они нарушили такие-то Постановления, такие-то пункты такого-то Указа и такие-то ведомственные инструкции по Московской области. А если что из этого и не нарушили, то факт своего ненарушения ничем документально подтвердить не могут, потому всё равно считай, что нарушили. Андрей не успокоился и начал звонить по всем своим крутым связям, которые у него действительно серьезные. Но даже реально находившиеся с ним в теплых и личных, и деловых отношениях солидные люди пояснили, что в подобное они соваться не будут, это не по понятиям, тут суверенная епархия и положено такие дела решать непосредственно на местном уровне. Я редко видел Андрюшу в таком беспомощном состоянии: «Васильев, что делать?!» Что делать, что делать… Как обычно. Ты чего, говорю, совсем расслабился, телевизора пересмотрел, про свободу запел, забыл, где живешь? Вон, возьми в ящике стола котлету зелени, езжай, решай вопрос по старинке.

Естественно, решил. Освободил военнопленных. Полноправных российских граждан, алтайских мужиков, блистательных профессионалов, мастеров, цвет и основу нации. Больше до окончания строительства в баню они не ходили.

А я налил себе рюмку текилы, поставил рядом бутылочку холодного «Гиннесса» и сел умиротворенно читать один из самых мною любимых текстов:

«Обращая внимание на неизбежные трудности предприемлемого преобразования, Мы первое всего возлагаем упование на всеблагое Провидение Божие, покровительствующее России.
Засим полагаемся на доблестную о благе общем ревность благородного дворянского сословия, которому не можем не изъявить от Нас и от всего Отечества заслуженной признательности за бескорыстное действование к осуществлению Наших предначертаний. Россия не забудет, что оно добровольно, побуждаясь только уважением к достоинству человека и христианскою любовию к ближним, отказалось от упраздняемого ныне крепостного права и положило основание новой хозяйственной будущности крестьян. Ожидаем несомненно, что оно также благородно употребит дальнейшее тщание к приведению в исполнение новых положений в добром порядке, в духе мира и доброжелательства и что каждый владелец довершит в пределах своего имения великий гражданский подвиг всего сословия, устроив быт водворенных на его земле крестьян и его дворовых людей на выгодных для обеих сторон условиях, и тем даст сельскому населению добрый пример и поощрение к точному и добросовестному исполнению государственных постановлений».