Не так давно один читатель написал мне, что у него впечатление, будто мы с ним жили в разных СССР, хотя он и не может обвинить меня в прямом вранье, потому считает просто умелым пропагандистом и манипулятором. Я, помню, ответил, что, если забыть про пропаганду, поскольку на эту тему дискутировать глуповато, то в остальном с ним полностью согласен. Мы, наверняка, не только тогда в разных СССР жили, которых кроме наших вариантов было ещё бесчисленное количество, но и сейчас живем в разных Россиях. Это факт, которому не стоит давать качественную оценку, а следует просто смириться и воспринимать как данность.

И вот опять. Только что по совсем косвенному поводу другой читатель в комментарии привел ссылку на интервью Андрея Кураева, где тот, в частности, о своем пребывании на философском факультете МГУ говорит: «В годы, когда я учился, с 79 по 84, я не припомню никаких идеологических репрессий на факультете. Я как раз в то время крестился, что не было секретом и для руководства факультета — это не вызвало никаких неприятных последствий».

У меня могут быть любые несогласия с Андреем Вячеславовичем, но нет совсем никаких оснований обвинять его или даже подозревать в неискренности, плохой памяти или примитивной бытовой нечестности. Но всего лишь поделюсь личными на эту тему ощущениями и впечатлениями.

У нас в институте был преподаватель по фамилии Агеев (такую чепуху память зачем-то позволяет себе складировать, в отличие от многих действительно нужных и полезных вещей). Имя с отчеством, правда, забыл, но между собой мы его называли «полковник Агеев». Хотя являлся ли он действительно полковником доподлинно нам известно не было, а точно знали только то, что возглавлял в институте «первый отдел», пять же название неофициальное и условное, но каждому тогда предельно понятное. А кроме того преподавал у нас предмет «научный атеизм».

И как-то от скуки я на семинарском занятии максимально вежливо и наивно поинтересовался у него, если в Союзе существует постоянно декларируемая, в том числе и на лекциях по научному атеизму, свобода вероисповедания, то может ли верующий человек окончить наш родной институт. И товарищ Агеев ответил весьма подробно и благожелательно примерно следующее. Конечно, свобода вероисповедания у нас полнейшая. Но, если верующий человек честный, то он просто не сможет сдать экзамен по атеизму и, следовательно, получить диплом. А, если бесчестный, то, во-первых, значит, он не истинно верующий, а, во-вторых, дело общественности с помощью администрации вывести его на чистую воду и, соответственно, тоже не дать получить заветные «корочки».

Тут, конечно, возможны некоторые предположения относительно определенных несоответствий. Ну, например, Кураев говорит о восемьдесят четвертом годе, а я о времени на десять лет раньше. Сам же недавно напоминал и уточнял, что это только с позиции сегодняшнего дня советские времена представляются довольно однородными, а на самом деле между десятилетиями были большие различия. Всё так, но восемьдесят четвертый, хотя Брежнев уже и умер, но период был черненковско-андроповский, Горбачева не существовало по крайней мере в массовом общественном поле зрения, и ничем вроде «оттепели» даже не пахло, скорее наоборот из-за возникшей нервозности в процессе «гонок на лафетах».

Или можно посчитать, что на философском факультете МГУ были много более либеральные нравы, чем на филфаке МГПИ. Но тоже очень спорное допущение. Там ведь готовили не каких-то абстрактных «философов», а более чем конкретных специалистов именно по марксистско-ленинской философии, которые считались совсем не менее важными бойцами идеологического фронта, чем мы, будущие обычные школьные учителя русского и литературы. Даже на военной кафедре нас учили как командиров мотострелкового взвода, а их как замполитов, то есть по сути комиссаров.

Но без подробностей и совсем коротко в моей памяти очень ясная и понятная атмосфера отношения к религии. Нет, на Соловки и в подобные места уже никого не ссылали и человек в рясе мог вполне спокойно ходить по городу, максимум иногда ловя на себе любопытные взгляды. Но где-то в районе восьмидесятого моего хорошего знакомого, человека несколько старше меня, всего израненного и контуженного, бывшего офицера, прошедшего Корею и прочие анонимные военные пакости, задержали в метро, когда он читал Евангелие. Книгу отняли и потребовали объяснить, где взял. Он, правда, им потом устроил такую истерику со швырянием в лицо своих боевых наград, что они уже были не рады. Но, тем не менее, история тянулась довольно долго и святое писание находилось под арестом несколько месяцев.

Меня самого примерно тогда же и тоже в метро захомутали с сумкой, в которой я вез несколько икон. Они были совершенно «чистые», от известного коллекционера и вообще великой ценности и художественной, и финансовой не представляли, но в пятое отделение по охране метрополитена я ходил больше года, пытаясь объяснить постоянно удивляющимся ментам, зачем советскому человеку могут быть надобны предметы религиозного культа.

В общем, как-то так. А дьякон Андрей Кураев жил, похоже, несколько иначе. При том, что он был верующим, а я нет. Мне же остается лишь констатировать, что неисповедимы пути Господни.