И действительно, общаясь с самим собой постоянно и даже, порой, много чаще, чем хотелось бы, не слишком замечаешь происходящие изменения. Но если задуматься и посмотреть реально, то многое самому себе сегодняшнему очень трудно, а иногда и совсем невозможно объяснить из поступков, мыслей и реакций себя тогдашнего. И понимаешь, насколько тебе того времени сложно было бы понять тебя сегодняшнего.
Это странновато, но столь глубокая и экзотичная мысль пришла мне в голову, вернее, не то, что пришла и именно мысль, а больше возникло ощущение, которое я таким образом сейчас пытаюсь сформулировать, вчера, когда наша хоккейная сборная после триумфальной победной серии вдруг проиграла финнам. Причем проиграла не в какой-то яростной фантастической борьбе, а в довольно скучной, невыразительной игре. Однако проиграла совершенно по делу, не оставляя сомнений в справедливости такого результата. И я, не очень ожидаемо для себя, испытал отнюдь не досаду, а явное удовлетворение. Больше от того, что прекратится поток славословий на тему, как наша «красная машина» рвет всех подряд и нет нам преград на море и на суше.
А ведь можно сейчас придумывать себе что угодно, но к советской власти я относился много хуже, чем к нынешней, при всём моем к этой самой нынешней отвращении. И про советский хоккей, про все его «любительское» лицемерие и крепостническую сущность тоже всё прекрасно понимал. И таким уж особым спортивным болельщиком тоже не был. Но когда играла наша хоккейная сборная, особенно на соревнованиях высшего уровня с теми финнами, шведами, чехами или канадцами, меня от экрана оторвать было невозможно. Я уже про «суперсерию» не говорю. До сих пор помню наизусть и в мельчайших подробностях каждый матч. Переживал жутко. И болел за наших. И получал огромное наслаждение. Там была какая-то запредельная драматургия и зашкаливающие эмоции. Понять и ощутить мне это сегодняшнему совершенно невозможно.
Много лет спустя сильно постаревшего Фила Эспозито в интервью спросили, почему всё-таки они все, и он сам в том числе, после первого матча не стали пожимать руки советским хоккеистам. И он честно развел руками: «Да какие там рукопожатия. Нас, великих и ужасных, унизили и разгромили какие-то щенки. Я их был готов просто убить. Конечно, сейчас этим совсем не горжусь, но и врать никакой охоты нет. Только убить». При том должен заметить, что свою единственную любимую дочь Фил отдал замуж за русского хоккеиста и воспитал своих троих полурусских внуков, в которых души не чает.
… Но всё это, конечно, полная чепуха. А значение и ценность имеет лишь тот момент, когда ты юный, немного дурковатый и слегка излишне самоуверенный сидишь на диване перед черно-белым экраном, у тебя не только ничего не болит, но и каждая клеточка тела наслаждается ощущением своего абсолютного здоровья, рядом с тобой влюбленная в тебя девочка, в руке откупоренная бутылка отвратительного, но казавшегося тогда самым вкусным в мире с диким трудом добытого «Жигулевского», а на поле складывается очень непростая игровая ситуация для нашей команды, кажется, всё потеряно, но тут внезапно на мгновение возникает идеальная тишина, прерываемая лишь тяжелым дыханием десятков тысяч человек и звуком режущей лед стали, и от своих ворот, немного раскачиваясь, начинают набирать скорость Михайлов, Петров и Харламов…
И смертельно обидно только то, что этого уже никогда больше не будет.
