Во-первых, он несколько завуалированно, но предельно комплиментарен по отношению к своей аудитории. Это примерно тот же прием, что использовал, возможно даже с большим художественным успехом, Умберто Эко во многих своих произведениях, особенно в «Маятнике Фуко». Эдакое многозначительное подмигивание читателю, мол, «ну, мы-то с вами понимаем, как оно на самом деле, нас не проведешь всякими там наивными глупостями для простаков». И каждый начинает считать себя избранным, знающим истину, обладающим настоящей информацией, в отличие от всего прочего темного быдла, ведущегося на всякую слезливую муть, недостойную сведущего и трезвомыслящего человека.
И, во-вторых, возможно, даже более значимое, Кантор авансом выдает своим читателям и слушателям полную нравственную и даже в определенной степени философскую индульгенции. Оптом изначально отпускает все мыслимые грехи. Но опять же делает это не старым добрым примитивным идеологическим способом, типа, хорошо всё то, что способствует делу мировой революции, потому, если ты за большевиков, ты всегда и в любом случае прав, или, более широко, мы правоверные, от того нам можно всё по отношению к неверным, несколько тоньше и опять же уважительнее по отношению к публике, педалируя не идеологические, эмоциональные и прочие подобные по сути религиозные аспекты, а как будто исключительно интеллектуальные, почти элитарные.
Мне очень не хочется резвиться на той же поляне, на которой с таким успехом выступает Максим Кантор, потому я предпочту изложить максимально кратко и предельно грубо на уровне собственного примитивного быдловатого сознания. Есть два вида реакции пойманного вора. Один в общем-то понимает, что воровать нехорошо и осознает греховность присвоения чужого, но не может противиться соблазну, смиряется со своей слабостью, кается с той или иной степенью искренности и более настаивает не на своей невиновности, а просит о прощении или хотя бы смягчении наказания, всё-таки, опять же в той или иной мере считая его справедливым. А другой принципиально настаивает на своем праве воровать. И тут идет в ход всё, что угодно. Начиная от самого простого, но и при этом самого убедительного, типа «все воруют», и заканчивая, вернее, никогда не заканчивая, поскольку там пространство совершенно безбрежное, самыми изысканными рассуждениями об относительности понятий греха и преступления с ответвлениями в изысканности вроде знаменитого прудоновского «любая частная собственность сама по себе и есть кража».
А если уж совсем тупо и без затей, то да, я говно, ну, так ведь и все говно. На что вовсе возразить нечего, поскольку это правда и это так.
Например, любая толпа лишена индивидуального творческого начала, потому она в любом случае непродуктивна и безмозгла. Никакая масса людей, под какими бы самыми благородными лозунгами она ни собиралась и ни выступала, не может быть чем-то хоть сколько внятным и положительным явлением, не способна являться или становиться народом, а обречена оставаться толпой. В этом смысле те, кто перед концом советской власти выходил на Манежную и Лубянку с требованиями демократии, те, кто встал на защиту Белого дома в девяносто первом (хотя там толпа была очень относительная, это совсем другая тема) и те, кто пытался захватить Останкино в девяносто третьем, это совершенно однозначные по своей дури толпы. В любом случае тот, кто к такой толпе присоединяется становится идиотом, пусть иногда и из самых лучших побуждений, а тот, кто всё это презирает и сторонится, тот и есть истинный мудрец.
Не очень затейливо, зато очень доходчиво и действенно. И спорить тут бессмысленно. Можно только совершенно нейтрально констатировать собственное отношение.
Троцкий называл (во всяком случае многие ему приписывают такое определение) людей злобными бесхвостыми обезьянами. Меня вряд ли можно заподозрить в пристрастии к троцкизму, но в данном случае я полностью согласен с Львом Давидовичем. Значит ли это, что я сам отношусь к такого рода обезьянам, одновременно горжусь этим и на данном основании готов понимать и оправдывать все соответствующие людские деяния? Не уверен.
Ещё проще. Я в своей жизни встречал цыган только двух видов (с единственным исключением, но это не принципиально). Или они были официальными артистами, часто даже заслуженными или народными, или имели или непосредственное, или косвенное, но достаточно близкое отношение к воровству (правда, последние годы понятие именно воровства тактически и инструментально стало несколько более размытым, но суть не изменилась). Так вот, готов ли я на этом основании утверждать, что все цыгане, если не артисты, то воры?
Не знаю. Не берусь. Уверен лишь в одном. Даже если это было бы так, то не вижу тут как повода обвинять в воровстве любого цыгана только потому, что он цыган, так и извинять его лишь потому, что «все цыгане воруют».
А так-то Кантор, конечно, во всём прав. Все говно. Не мы такие, жизнь такая.