Сюжет с Навальным, полезшим в организаторы «Русского марша», настолько стандартен, не оригинален и типичен для определенного рода деятелей, я даже затрудняюсь с обозначением, политических, общественных или еще каких, что не стоил бы и отдельного упоминания, если бы не стал некоторым знаком нынешних настроений среди людей, являющихся, по моему мнению, далеко не самыми худшими представителями рода человеческого. И вот к сказанному та самая цитата о тех самых умонастроениях, которую я и хочу сохранить на память потому, что она, несомненно, достойна памяти.
«Это еще один серьезный вопрос, потому что я все время задаю себе простой вопрос: почему эстонский национализм, когда Эстония освобождалась от СССР, или литовский, или латвийский, во-первых, воспринимался леволиберальным сознанием как нормальный, а, во-вторых, действительно, способствовал образованию национального государства, которое оказалось нормально устроено? Почему российскому национализму отказано в возможности быть нормальным? Ребята, если вы ему отказываете в возможности быть нормальным, он точно будет ненормальным. И с моей точки зрения, для Навального как для перспективного российского политика национализм – это инструмент. Это очень опасный инструмент. Но простите, других инструментов у тех, кто пытается реально сейчас реформировать Россию, нет. Потому что если рассказывать, что Россию мы реформируем с помощью всеобщего избирательного права и обещаний государства всеобщего благосостояния как в Европе, то, ребят, это немножко нереально. Еще раз повторяю, этим инструментом можно порезаться, но других инструментов, боюсь, у нас нет».
И эта та самая Латынина, которая говорила, не стану сейчас искать дословную цитату, но нечто вроде того, что, мол, давайте тогда поговорим о каннибализме, порассуждаем, можно ли есть людей, в каких случаях, по каким поводам и как, если уж совсем нельзя этого избежать, то хоть сделать процесс наименее болезненным для поедаемого.
При всём этом я продолжаю с фанатичным упорством считать Юлию Леонидовну изначально способной и очень верно понимать и, что иногда даже важнее, очень точно чувствовать многие болезненные, но чрезвычайно важные факты и тенденции, находящиеся на разломе, порой в самых критических точках разлома, человеческого сознания и социально- психологических пластов. Я не поленился и для удобства читателей составил конспект из сказанного ей по тому же поводу с несколько иной точки зрения.
«Хотела бы обозначить свое отношение к национализму, который, с моей точки зрения, является одной из массовых идеологий, идеологией толпы, который появился со всеобщим избирательным правом тоталитарных идеологий и который абсолютно разрушителен для общества».
«Плебейский национализм, национализм как идеология толпы – он предполагает, что «я – русский (или я – француз, или я – немец, или я – чеченец), поэтому я самый хороший, поэтому мне все должны». Для меня отвратителен национализм быдла, которое заявляет, что «я – русский, поэтому я – замечательный».
«Первое о том, что не люблю я националистов, особенно в их варианте для люмпен-пролетариата. Пункт второй, что у меня есть 2 совершенно очевидных вопроса. Вот, есть национализм, из которого, в частности, как всегда нам объясняют, развился национал-социализм, развился Освенцим, Гитлер и так далее, и есть социализм, из которого развился, между прочим, ГУЛАГ, Пол Пот и так далее. Это 2 одинаково страшных тоталитарные идеологии, которые дают человеку толпы вместо того, чтобы пытаться его индивидуально совершенствовать, выписывают ему индульгенцию на любую пакость. Даже если считать там чисто арифметически, то коммунисты убили больше народу, чем нацисты, намного. Но я как-то не вижу, что между вредоносностью этих двух идеологий ставится знак равенства».
«То есть, вот, если приходит человек и говорит «Я – националист», то ему сразу говорят: «Как ты можешь так говорить? Ты – фашист, ты – Бухенвальд, ты – Освенцим». Если приходит человек и говорит «А вы знаете, я хочу, чтобы у всех было бесплатное образование и бесплатные пенсии», то ему не говорят «Слушай, парень, то, о чем ты рассуждаешь, это кончается ГУЛАГом, это кончается Пол Потом». Все, кто заговорил об очевидном, тот сразу анафема, тот сразу Брейвик, сейчас пойдет людей стрелять на улицах. Тот, кто исповедует социалистическую идеологию, ему почему-то не пришивают ГУЛАГ и Пол Пота».
Если не считать простительной для устной речи в прямом эфире нечеткости и малой аккуратности некоторых формулировок, то всё изложено абсолютно верно. Но из этого правильного и зачастую, лично для меня, просто очевидного, делается чрезвычайно странный вывод. Не то, что при упоминании социализма надо автоматически произносить и имя Пол Пота, а то, что следует говорить о национализме, не обязательно вспоминая Освенцим.
Но и это еще не всё, как любят говорить дурящие народ продавцы телемагазинов. Далее логика Латыниной, и основная беда в том, что не только ее одной, а всё большего и большего количества уставших, растерявшихся и не видящих перспективы людей, иначе я не уделял бы этому такого внимания, при всей моей любви к Юлии Леонидовне, делает совсем уже странный зигзаг и приходит к, для меня невероятному, но для них, видимо, совершенно естественному выводу:
«Ребята, а что вы хотите? Если эту тему не будете обсуждать вы, то ее будет обсуждать улица. И если на Русский марш не будет ходить Навальный, то на него будут ходить сумасшедшие люди пополам с агентами Кремля, которые, кстати, тоже страшно любят эту тему».
Я сказал, что для меня такой вывод невероятен. Добавлю еще, невозможен. Но это не значит, что я не пытаюсь его объяснить.
Мне видится полное смятение, расстройство души и распад личности. Причем самое обидное, что чем чище изначальные помыслы, светлее душа и искренне эта самая личность, тем страшнее результаты и печальней итог. Самые кровавые и эффективные террористы выходили как раз не из скользких субъектов, наподобие Карлоса, а из святых, типа некоторых наших народовольцев. И даже в русском мире была эта градация.
Нечаев, коллекционный мерзавец, о котором даже Бакунин, чьим ближайшим последователем Сергей Геннадиевич себя считал, отзывался как «о бесчестном человеке, способном шпионить, вскрывать чужие письма, лгать и т. п.», что уж он такого совершил? То есть, нет, конечно, убийство любого человека есть самое страшное преступление и величайший грех. Но несчастный студент Иванов стал, если без всех поздних идеологических и, особенно, литературных наслоений, жертвой наполовину уголовщины, наполовину бытовухи, и смерть его в историческом плане имела последствия не сильно большие, чем множество трагедий подобного рода.
А вот благороднейший человек Желябов, когда Нечаев стал советовать и предлагать ему прибегать в революционных целях к приемам распускания ложных слухов, к вымогательству денег и прочему подобному, не только не согласился, но даже на этой почве полностью разошелся с Нечаевым и, по сути, попер почти криминального почти авторитета из Народной Воли.
Когда же благородного человека Желябова арестовали за несколько дней до покушения, жена его невенчанная Софья, двадцативосьмилетняя губернаторская дочка в высочайшей нравственности и абсолютном личном бескорыстии которой никто никогда не посмел усомниться даже из самых злейших принципиальных идейных противников, начертила план метальщиков и взмахнула белоснежным платком… После чего история великой империи покатилась к чертовой матери в вековую кровавую бездну. «И этот милый, нежный взор Горит отвагой и печалью…» написал о прекрасной даме с платком один из самых опасных поэтических гениев следующего века. Красиво.
Долго и нудно, по узкому, практически не приспособленному для обитания, туннелю гонит желающее счастья и свободы и существо волна, состоящая из всех ужасов, мерзостей и опасностей нашей жизни. Гонит все быстрее и быстрее, надежды выбраться к свету или хотя бы сильно обогнать волну становится всё меньше и меньше, она все приближается и приближается, уже первые языки ее лижут пятки, а брызги бьют по голове. И тут перед почти совсем загнанным существом возникает перегораживающая тоннель стена. На кажущемся последним дыхании и становящемся с каждым метром всё более безнадежным бегу быстро не понять, сколь прочна эта стена, да и вообще, не иллюзия ли она, рожденная твоей усталой душой. Но и разбираться уже нет большой охоты. Потому, что появляется выбор.
Справа короткий прямой и широкий путь в уютные, сухие и комфортные пещеры. Там соблазн спасения, отдохновения, избавления от одиночества и личной ответственности. Там толпа, которая примет тебя с распростертыми объятиями только потому, что ты русский или еврей, черный или белый или, в крайнем случае, хотя бы голубой.
А налево, с теми же соблазнами, широкая подземная площадь, где ждут тебя стройные шеренги единоверцев, и ты можешь выбрать любую, христианскую или мусульманскую, коммунистическую или монархическую, можешь даже построить свою собственную и в любой станешь желанен для всех, верующих одинаково с тобой
Мало у кого хватает силы и разума в этой ситуации не податься слабости и не свернуть с пути. Кинуть последние силы на попытку разрушить стену и прорываться дальше, а если не получится, спокойно повернуться и встретить волну грудью, понимая, что последнее, что она не сможет отнять или уничтожить, это твое чувство собственного достоинства.
Бесполезный и даже чаще всего внешне совершенно не привлекательный жест. Но единственно возможный для того, кто хочет остаться самим собой и понимает, что и справа и слева не новая дорога, а самая старая в мире пропасть.
Мы все стоим у одной стены. Сегодня она еще не самая прочная, а волна пока не самая страшная.