Кто-то стал пытаться делать из него чуть ни героя, кто-то, естественно, тут же привычно заверещал, что это подлые америкосы подкупили очередного предателя, чтобы снова напакостить нашей любимой родине. Однако, на эту тему я хотел бы немного успокоить слишком сильно волнующихся.
Да, в регионах еще до сих пор многие местные журналисты, не имеющие выхода в большое информационное поле, живут, ну, я не стал бы употреблять слово «впроголодь», однако более чем скромно. Но в крупных городах и, особенно в столице, большинство зарабатывает весьма прилично. Не стану сейчас называть конкретные цифры чтобы не возбуждать у некоторых слабонервных граждан лишние негативные эмоции, скажу только, что это суммы значительно превышающие даже официальную среднюю зарплату по Москве.
А уж место в руководстве издания, принадлежащего «Коммерсанту», это, поверьте, даже только в чисто финансовом плане, совсем не шутка. Кроме того, при всем кажущемся обилии подобного рода работы, и для серьезного профессионала найти что-нибудь соответствующее далеко не так просто. Во всяком случае, неизмеримо сложнее, чем для обычного школьного учителя, которые сейчас в своем большинстве именно страхом потерять работу оправдывают свои вынужденные предвыборные и еще предстоящие выборные пакости.
Но и особенно беспокоиться за судьбу журналиста Баданина не стоит. Не пропадет. Да и вообще я о другом. Не о работе и должности. Мне в таких ситуациях любопытно совсем иное. Когда человек не может или не хочет, или всё вместе, выполнять некие служебные обязанности и увольняется, пусть по самым принципиальным и благородным соображениям, это всё-таки лишь частность, скажем так, производственного процесса. На несколько иной уровень поступок выходит только тогда, когда человек решает, может ли он в принципе жить, не работать, а именно жить, существовать в этом мире по чужим правилам, даже вне зависимости от разумности и привлекательности этих самых правил.
Потому, для меня, честно говоря, как это ни странно может в сегодняшней ситуации прозвучать, произошедшее с Романом Баданиным лежит вовсе вне зоны действия нынешних выборов и даже вовсе политической ситуации в стране. И я, в связи с этим, хочу поделиться с читателями одной старой историей о близком мне человеке. Звали его Марк.
Он вырос в очень традиционной и очень обеспеченной семье. Отец был крупным инженером, занимающимся какими-то очень закрытыми разработками. В первые же дни войны их семью перевезли из Харькова в Свердловск и там поселили чуть ли не прямо на территории Уралмаша, но устроили очень комфортно, обеспечив всем необходимым, вплоть до двух домработниц. Хотя мать Марка и не работала, а, получив еще с гимназии привычку к чтению французских романов, именно этому занятию посвящала большую часть времени. Впрочем, некоторые обязанности хозяйки дома соблюдались чрезвычайно строго. Из продуктов, принесенных одной служанкой и подготовленных к использованию другой еду мужу с сыном готовила всегда исключительно собственноручно Софья Борисовна. И делала это, надо признать, безупречно.
Судьба и род занятий ребенка даже не обсуждались. Получил красный диплом в университете, пошел работать в какую-то контору, соседнюю с отцовской и не менее закрытую. Женился на дочери крупного ученого из третьей такой же конторы, которая что-то изобретала в четвертой аналогичной. Родил ребенка, карьера во всех отношениях складывалась крайне успешно, ну, а о материальных вопросах речь вообще не шла, по тем временам просто как сыр в масле катались все вместе. И дожил так человек до тридцати трех лет. Тут его отец умер.
Через несколько дней после похорон Марк сказал, что бросает работу и уезжает в Москву. Что всегда ненавидел свое инженерство, жену не любил, сын уже подрос и со временем всё поймет, короче, со всеми вопросами разберемся позднее, а пока просто хочу свободы. Оказывается, с самой ранней юности мечтал быть только журналистом и именно столичным.
Какую такую свободу он собирался найти в советской прессе того времени, не очень понятно, но мне вообще многое во всей этой истории не понятно, потому я так бегло и поверхностно излагаю, чтобы сказать только о том, что мне кажется в конце концов я понял.
Марк приехал в Москву в начале 60-х, без связей, да что там связи, практически и просто знакомых у него здесь не было. Без вещей и денег, снимал угол, не комнату, а именно угол с койкой, отделенной от хозяйки занавеской, в полуразваленном флигеле на Харитоньевском и начал подрабатывать крохотными заметками в городских газетах. Даже сначала в областной, была тогда такая, называлась «Ленинское знамя».
Прошло лет шесть-семь. Особых успехов Марк не добился. Человек далеко не глупый, очень образованный и чрезвычайно трудолюбивый, особыми талантами и даже способностями он не обладал, да и начал поздновато, и, возможно, просто не очень ему везло, короче, это не история про блестящую карьеру провинциала. Однако, определенные положительные изменения в жизни имелись. Главным, пожалуй, стоит считать женитьбу по великой страстной любви на очень красивой женщине. Женщина, правда, жила в крохотной комнатке в огромной коммуналке с маленьким сыном от первого брака на зарплату учительницы начальной школы, но по тем временам это не считалось, ни большим недостатком, ни большой редкостью.
Что же касалось работы, то и она появилась, хотя всего лишь на полставки в «Вечерке», но, во-первых, скоро обещали перевести на полную, а, во-вторых, статьи Марка начали печатать и в некоторых солидных журналах, типа «Театральной жизни» и даже «Огонька», что, кроме удовлетворения определенного самолюбия, давало еще и некоторый дополнительный приработок… И вот тут вызывают Марка в отдел пропаганды горкома Партии. И излагают примерно следующее.
В одном крупном министерстве есть ведомственный журнал. Пришел новый и очень влиятельный министр, хочет сделать издание образцовым. Нужен человек с хорошим техническим образованием и серьезным опытом работы на производстве. Но при этом профессиональный журналист. Желательно, ранее уже имевший допуск. Но не слишком секретный. Не молодой специалист, но и еще далеко не пожилой. Да, и еще очень важно, без вредных привычек. А я забыл упомянуть, что Марк был совсем, ну вот абсолютно не пьющий, что по тем временам и в этой среде являлось не самым распространенным качеством. Короче, лучшей кандидатуры не нашли, предлагают немедленно вступить в Партию и идти в журнал заместителем главного с последующим повышением. А за это обещают решить все практические и бытовые вопросы.
И вот Марк стал думать. С одной стороны, конечно, некоторые перспективы перехода в «большую прессу» имеются, и определенная репутация уже появилась, и профессионализм, и просто фамилия стала узнаваемой, хотя бы в узких журналистских кругах, и темы с заданиями становились всё интереснее и интереснее… Но это еще достаточно туманно и неопределенно. А с другой – возраст уже под сорок, мать совсем старенькая и к ней в Рабочий поселок под Подольском, куда ее удалось за эти годы с трудом перетащить из Свердловска, не наездишься, очередь в туалет по утрам в двенадцатикомнатной коммуналке начала потихоньку доставать, а тут предлагается разом решение всех проблем. Хотя понятно, о журналистике как таковой придется забыть, работа чисто административная и посвященная перепечатке ведомственных инструкций.
Он себя убедил. И с ним поступили абсолютно по-честному, полностью исполнив все обещания. Дали большую отдельную двухкомнатную квартиру с лоджией в новом доме в пяти минутах ходьбы от улицы Горького, огромный кабинет в солиднейшем министерском доме на Разина и даже машину прикрепили, правда не персонально его, но на работу и с работы возила. О зарплате уже не говорю, это было нечто с прежними газетными заработками просто несоотносимое.
Короче, зажил Марк почти как начальник. А через год главный редактор должна была выйти на пенсию, и он автоматически становился практически настоящим начальником. Намекали, впрочем, и на некие более серьезные перспективы, уж очень этот человек там почему-то ко двору пришелся, технический уралмашевский опыт в этой конторе вызывал особо большое уважение.
Марк сидел на стуле в гостях, пил чай. Зашел с женой к приятельнице, женщины на минуту отлучились на кухню, а когда вернулись, он был уже мертв. До того никогда не болел и ни на что не жаловался. Остановилось сердце. Врачи так потом ничего вразумительного сказать и не смогли.
Перед похоронами к жене Марка из министерства приехал курьер. Он протянул конверт и добавил уже от себя, что обычно, для людей столь мало проработавших на даже не самой высокой должности, подобное не делается, но министр так уважал покойного, что лично дал распоряжение сделать исключение. В конверте, вместе с выписанными по специальной графе деньгами лежала бумага с несколькими подписями и печатями, по которой в гранитной мастерской Востряковского кладбища можно было заказать без очереди надгробный памятник.
Скорее всего, смерть Марка, конечно, случайность. Так бывает. И даже не очень редко, я узнавал.
А. может, и не случайность. У каждого свой порог согласия и отказа. Это я тоже узнавал. Всю свою жизнь.