Думаю, большинство старых москвичей, да и не только очень уж старых, давно разгадали мою наивную попытку интриги и поняли, о какой квартире и каком доме я веду рассказ. И почему начал его со своего похода в театр на первый попавшийся спектакль, не имеющий сам по себя для меня в данном случае принципиального значения. Да, да, конечно, это тот самый, понятно, не самый знаменитый, но и весьма небезызвестный в Москве дом 1-А по улице Чаплыгина.
Дом сей был спроектирован в начале прошлого века замечательным, по моему мнению, довольно тогда еще молодым немецким архитектором Густавом Гельрихом, временно носившим еще и по нашей отечественной традиции отчество Августович. Гельрих был человеком даже не то, что особо талантливым, хотя, возможно, и не без того, но, несомненно, очень умным, качество, на мой личный взгляд, именно в архитекторе часто более важное и полезное. Он оставил о себе в Москве весьма добрую память, многие его постройки сохранились, но с началом Первой мировой Густав Августович вновь вынужден был отбросить отчество и вернуться на родину, где его следы затерялись. Мне жаль. Мог бы еще поработать на благо российской столицы. Впрочем, еще неизвестно, сколь долго…
Однако закончим о грустном. По этому его проекту, разные источники несколько расходятся в датах, но, скорее всего к началу 1912 года был построен доходный дом текстильных фабрикантов братьев Грибовых, который тогда получил еще без всяких букв первый номер по Машкову переулку.
В 1927 к нему со стороны Харитоньевского пристроили некую огромную по тем временам конструктивистскую дуру. Я вообще-то к конструктивизму отношусь вполне терпимо, а к некоторым образчикам так даже положительно, но здесь была какая-то явно неуместная попытка скрестить ежа с ужом, даже выяснять нет охоты, кто всё это проектировал. Окончательно испортить дом Грибовых не удалось, но напакостили несомненно. И вот этому уже новому строению теперь присвоили номер первый. А то ли, чтобы подчеркнуть единство новообразованного чудаковатого монстра, то ли примитивно, чтобы не перенумеровывать все остальные дома, на мой повесили табличку «1-А».
Когда же в 1942 году, после смерти жившего у нас же одного из основателей отечественной аэродинамики академика Чаплыгина, переулок, до того носивший имя гоф-юнкера Машкова, переименовали, образовался уже окончательно и существующий доныне адрес «Чаплыгина 1-А».
Единство дома 1 и 1-а, как я понимаю, постарались оформить не только архитектурно, но и организационно. Похоже, получилось столь же несколько нелепо. Потому как новый конструктивистский дом изначально задумывался как жилищный кооператив научных работников, ну, вы сами можете догадываться какого ранга и уровня. Однако потом в кооператив этот как бы объединили оба дома. Но, поскольку в нашем было довольно много перенаселенных коммуналок, структура, конечно, получилась крайне странная. Впрочем, я не собираюсь претендовать на лавры нового Гиляровского, у меня абсолютно другие задачи более чем частного порядка. Поэтому для интересующихся даю пару ссылок, а в принципе каждый может сам найти в Интернете множество интереснейших фактов об истории этого дома. Я же историческую часть завершаю и вновь возвращаюсь к сугубо личным воспоминаниям.
Замечу только напоследок, поскольку в доме жило и бывало слишком много знаменитых людей, вплоть до Ленина, посещавшего тут Горького, то количество мемориальных досок на фасаде уже начинает превышать все мыслимые пределы. Впрочем, я посмотрел внимательно – для моей там место, пусть и не большое, но еще осталось.
Мои же собственные воспоминания-впечатления окажутся, конечно же, не полными, если я ничего не скажу о дворах. Потому как, с ними в те времена у любого мальчишки связано бывало порой не меньше, чем с квартирами, в которых они жили. Их, по сути, было три. Основной, это дом именно нашего дома 1-А , который сам по себе был буквой П с верхней перекладиной обращенный к улице Чаплыгина. И в этой же перекладине была подворотня. Но «колодцеобразность» двору придавало строение, почти замыкавшее двор с противоположной стороны. Хотя оно было даже не двух, а, скорее, полутораэтажным, с таким высоким полуподвалом, но этого хватало, чтобы впечатление получалось такое же, как и от классических ленинградских «колодцев». И сквозняки там гуляли похожие.
Строение было, никакого формального отношения к нашим домам не имеющим, флигелем, оставшимся от некогда существовавшей на этом месте усадьбы гораздо более раннего времени постройки, возможно даже до наполеоновского пожара. Флигель этот давно снесен, на его месте сейчас детская площадка, восстановить его историю не очень просто, говорят, в ВООПИКе есть какие-то на подобные темы материалы, я, возможно, когда-нибудь и займусь, но пока просто руки не доходили. Тогда же, в детстве, меня архитектурные древности не особо интересовали. Вполне хватало знания, что вот есть такое сооружение, и внешним видом и внутренним устройством весьма походившее на наши магаданские бараки, только не деревянное, а кирпичное и без подпорок.
В этом флигеле некоторое время мая мать с будущим отчимом снимала угол у некой Аксиньи, когда количество спальных мест в нашей комнате даже на полу перестало окончательно соответствовать величине народонаселения. Именно не комнату, а так называемый «угол», хотя в прямом смысле слова углом он, конечно, не был, а просто занавеска отделяла от комнаты некоторую часть, в которой зато помещалась полноценная кровать и даже тумбочка при ней. Саму Аксинью я, по-моему, так никогда и не видел, но в нашей семье почему-то из-за ее имени и весь флигель называли «Аксиньиным», я тоже это название перенял, однако общеупотребительным оно не стало.
Но, начиная рассказ о флигеле, я написал, что он «почти замыкал» наш двор. «Почти», так как там еще оставался довольно широкий проход в другой двор, относящийся к угловому дому номер один.
Он был немного меньше нашего, и мы туда тоже иногда ходили, но почему-то не очень любили, и назывался он среди местных «богатый дворик». Причина этого мне неизвестна, возможно, она действительно в некоторой большей обеспеченности в какой-то момент жильцов того нового, истинно кооперативного дома. Но не буду предполагать, правда, не знаю. За то вот про второй дворик я знаю всё. Если улизнуть с черного хода уже описанным мной способом, то ты попадал в не очень понятный и довольно мрачный арочный проем в доме, налево из которого был ход как раз в наш двор, а направо через несколько метров проем оказывался перекрыт глухой металлической перегородкой с казавшейся накрепко запертой крохотной дверцей. Но только казавшейся. Если знать секрет, а каждый мальчишка во дворе его естественно, знал, хотя тайна эта передавалась из уст в уста под страшной клятвой молчания, то дверца открывалась довольно просто. И можно было попасть уже в «темный дворик».
Дело в том, что следующим домом, после нашего, на улице Чаплыгина был знаменитый, очень красивый, особняк, построенный еще в шестидесятых годах позапрошлого века по проекту Николая Ивановича Якунина для купца Готье-Дюфайе и долгое время известный именно по фамилии последнего. Правда, в 1914 дом был несколько перестроен и, главное, надстроен, но тоже очень приличным архитектором Дмитрием Сергеевичем Марковым, так что, не знаю как там с точки зрения высокого искусства, а мне нравится.
У этого особняка отдельная своя довольно интересная история, которой мы сейчас не станем касаться, но начиная чуть ли уже ни с восемнадцатого года века прошлого здесь располагалась сначала миссия, а затем и постоянное представительство Латвии. Постпредство союзной республики, это, конечно же, не посольство, но все-таки и не такое уж общедоступное место. Однако изначально там никакой особой автономии предусмотрено не было и возникла явная инфраструктурная проблема. Не знаю точно когда, но несомненно еще до Войны, ее решили вот таким хитрым образом. Буквально метрах в трех, ну может быть, чуть больше, если основываться на моих детских воспоминаниях, от той стены нашего дома, что смотрела в сторону особняка Готье-Дюфайе, поставили глухой кирпичный забор высотой примерно до середины второго этажа. Сделано это было так изобретательно, что с улицы оказалось ничего заметить нельзя, а латвийская территория получилась полностью изолированной от суровой российской действительности. Это оказалось возможным благодаря умному использованию выступа брандмауэра, более точно мне здесь на словах, без чертежей, это описать сложно. Впрочем, чудеса современных технологий упрощают сейчас любую задачу, и, уверен, при помощи «Гугл мэп» любой интересующийся с легкостью разберется, о чем я говорю.
В общем, образовался эдакий глубокий замкнутый со всех сторон пенал между домом и кирпичной стеной высотой метров пяти-шести. Сейчас-то я понимаю, что у него был один мелкий недостаток, касающийся модного нынче слова «инсталляция», более всего, конечно, в отношении первых двух этажей, но тогда не только нам детям, но и государственным органам, особенно, «компетентным», подобное, конечно же, даже в голову не приходило. Зато этот «темный дворик» являлся идеальным местом для всякого рода ребячьих так называемых «шалостей», а. если прямо говорить, так и вовсе пакостей, о которых даже теперь я особо подробно распространятся не буду. Упомяну только о том, что в одном из углов там был пристроен непонятного назначения сарайчик, воспользовавшись крышей которого и еще кое-какими подручными приспособлениями, некоторые особо ловкие умудрялись через практически пограничный забор перебраться.
Сейчас объясню, в чем был смысл этого довольно рискованного, однако, как ни странно, даже в те времена отнюдь не смертельно опасного занятия.
В Постпредстве был замечательный парк и столовая. Но это только так называлось, что «столовая». А на столах крахмальные белоснежные скатерти, дорогой фарфор, хрусталь и мельхиор, вышколенные прибалтийские официанты с сильным акцентом, но, главное, естественно, очень дешевые и безумно вкусные, никому тогда не известные в Москве блюда, типа клубники со взбитыми сливками. Откуда я всё это знаю? А оттуда, что, это может показаться теперь совершенно невероятным, но мамаш с детьми из окрестных домов, особенно из нашего, тех, конечно, что поприличнее, пускали иногда не только погулять по роскошному, хоть и крохотному, парку, но даже и позволяли, когда для того была удобная ситуация, пообедать в постпредовской столовой.
И особенно этим любила пользоваться моя тетушка. Даже когда у нее своего ребенка не было, да и позднее частенько, поскольку слишком маленькое дитя в данном случае не очень удобно, она принаряжалась, брала меня как главный пропуск и выходила в почти заграничный, почти свет. Парковые красоты мне были по барабану, но от шанса лишний раз набить брюхо я тогда не отказывался ни в каком случае.
Однако не у всех были такие удобные тетушки. А пожрать вкусненького за сущие копейки хотелось каждому. Потому и появились у на во дворе специалисты, которые умудрялись устроить все очень грамотно. Одевались получше и почище, некоторые особо продвинутые даже брали с собой расческу и маленькую платяную щетку, чтобы привести себя в полный порядок перед решительной финальной частью, перелезали через забор уже рассказанным мною способом и некоторое время степенно гуляли по аллеям парка, старательно изображая чинных буржуазных деток, как это представляли себе, например, из Диккенса, кто его читал, или из рассказов тех, кто читал. А затем, когда эта благообразная фигурка начинала восприниматься окружающими как нечто здесь вполне уместное и даже почти естественное, следовало пристроиться к кому-то из взрослых, заходящих в здание. Не слишком близко, но и не слишком далеко, тут основное было почувствовать и выбрать оптимальную дистанцию.
А оказавшись внутри, остальное считалось делом уже почти элементарным. Если приличный, воспитанный, даже причесанный и достойно одетый ребенок лет десяти-двенадцати, не говоря уже о более старших, садился за столик и делал заказ, официанты обслуживали его здесь и глазом не моргнув. Не знаю, стоит ли уточнять, что в любом другом ресторане города в то время подобного одинокого выкрутасника не просто мгновенно вышвырнули бы за дверь, но и на порог не пустили бы.
***
Именно в доме 1-А, видимо всё же потому, что он был составляющей как бы элитного кооператива, имелись еще два заведения, которые если я впоследствии где и встречал, то очень не часто и, по-моему, ни разу оба вместе. Это «домовая кухня» и собственный клуб.
«Кухня» находилась в нашем дворе, напротив и немного наискосок нашей же квартиры и представляла собой крохотный подвальчик, где располагалось что-то среднее между кулинарией и закусочной. Однако главной особенностью и соблазном являлась возможность брать готовые обеды на дом и со скидкой. Для чего в каждой семье существовали «судки». Если кто уже не помнит, это такие кастрюльки, которые от двух до пяти штук составлялись в единую конструкцию друг на друга, имели сверху общую ручку, как у бидона, и там было очень удобно носить обеды из нескольких блюд, чтобы они не смешивались между собой. Впрочем, было это не слишком вкусно и все-таки для моей семьи дороговато, потому мы на «кухню» ходили крайне редко, а так, эта услуга, думаю, очень даже пользовалась популярностью. Во всяком случае, гуляя во дворе, я людей с судками встречал постоянно.
А клуб, собственный клуб нашего дома и более никому не принадлежавший, мы, дети, между собой называли исключительно «Кренделем». Хотя носил он официально имя не просто еще вполне живого, но и жившего в нашем же доме аж до 1971 года знаменитого тогда полярника Эрнста Теодоровича Кренкеля. Находился клуб в подвале прямо под моей квартирой, и какие-то там постоянно проводились культурно-массовые мероприятия. Но я лично помню только какой-то праздничный утренник, на котором выступала странная взрослая женщина с неестественным детским голосом и меня страшно удивило, что всем она очень нравилась, хотя, по-моему, так просто кривлялась и не очень умно. Правда, потом она стала одной из самых любимых моих актрис. Как вы понимаете, это была Рина Зеленая, которая, естественно, что вам наверняка уже надоело, тоже жила в нашем доме.
И двадцать пять лет назад, в 1987 году Табакову этот подвал отдали под театр. То есть, это так скромно говориться, что отдали какой-то там подвальчик. По сути, получается, что у него там еще образовалась как минимум и парочка квартир. Так вот, почти весь верхний этаж «Табакерки», это и есть моя родная квартира. А «почти» потому, что небольшой квадратный зальчик, где портреты всякие висят, который напротив нынешнего входа в театр, это уже кусок оттяпали от соседней квартиры и довольно приличный, пробив стенку в коридоре.
По совершенно субъективным и даже дурацким причинам, продолжая считать Олега Павловича, возможно, единственным, из ныне живущих, истинно гениальным русским актером, я не имею никакого желания ходить куда бы то ни было, связанное с именем Табакова. Однако тут себя превозмог, появилось ощущение, что могу опоздать, потому решил всё-таки взять с собой жену и дочку, чтобы показать свою первую в жизни квартиру. Вот и купил билеты на то, что было, даже не обратив внимания на название спектакля.
Нынешний главный вход в театр пробит через эркер одной из комнат Прудниковых. Сама же комната это там, где билетные кассы. А дальше вы попадаете в тот самый коридор, по которому я гонял на велосипеде. Левее гардероб, занимающий площадь еще одной комнаты Прудниковых и комнаты Сакетти. А следующий – буфет. Это и есть комната, куда меня привезли из роддома. Так что, каждый может пойти посмотреть и убедиться, что я не соврал даже в мелочах. Единственное, мне кажется, что помещение все же немножко уменьшили за счет расширения коридора, да и с боков чуть сдвинули, сантиметров на пятьдесят с каждой стороны. Впрочем, возможно, я и ошибаюсь, с рулеткой там ничего не мерил, как-то, знаете, не очень удобно было…
Дальше идет мужской туалет. Это тот самый, тогда единственный, куда мужчины квартиры выстраивались в очередь с личными стульчаками в руках. А левее теперь еще и женский туалет. Он расположен в коридорном отростке, ведшем некогда к кухне, и перекрывает ныне путь к чему-то, видимо, теперь используемому как подсобное, доступ в которое остался только с «черного хода».
А левее от сегодняшней входной двери пробита лестница в подвал, в тот самый «Крендель», где сейчас зрительный зал. Именно тут и находилась комната Стеши. Так что, от нее даже и следа не осталась. Вот, собственно, и вся квартира. Эдакая, на самом деле, как оказалась, совсем и невеликая квартирка. Больше разговоров…
… Шестого августа тысяча девятьсот пятьдесят четвертого года, через несколько часов после моего рождения и своего возвращения из лагеря, мой дед, видать, стосковавшийся по своему мольберту, установил это довольно громоздкое сооружение напротив неоднократно уже упоминавшегося здесь эркера, достал свои старые, еще довоенные колонковые кисти, которые берег как зеницу ока, обычно используя исключительно для акварели, и быстро, за один раз, не прерываясь, на практически не загрунтованном первом попавшемся куске какой-то картонной коробки, написал чудом сохранившимися тоже с благополучных давних времен немецкими масляными красками то, что видел из окна.
Часть нашего двора, справа кусок «Аксиньеного флигеля», дальше слева выступ конструктивистского дома номер один, ещё дальше прямо - столбы бывших ворот, выходивших на Большой Харитоньевский, и совсем уже далее перспектива уходит в сторону улицы Грибоедова.
Вот такая получилась картинка.