«Чего только не было в этом саду: катание на лодках по пруду и невероятный по богатству и разнообразию водяной фейерверк со сражением броненосцев и потоплением их, хождение по канату через пруд, водяные праздники с гондолами, иллюминированными лодками, купающиеся нимфы в пруду, балет на берегу и в воде. Шествия военного оркестра, хоры цыган, русских песенников. Вся Москва и приезжающие в нее иностранцы посещали знаменитый сад»,- писал, как мне кажется, с чувством легкой зависти Станиславский.
Устраивал всё это славный и успешный Михаил Лентовский. Но он же к концу века довел это дело до упадка и разорения. И земля ушла под жилую застройку, а от того «Эритажа» осталось только имя и слабый привкус настроения. А, возможно, и того не осталось.
А в конце семидесятых, да, да, того ещё, девятнадцатого, крестьянский сын не самой обычной и довольно любопытной судьбы Яков Щукин заканчивает воинскую службу в звании старшего фельдшера по аптечной части, переезжает в Москву и начинает свое дело. То есть, тогда это только он знал, что будет дело. А пока договорится об открытии летнего буфетика в том самом «Эрмитаже».
Позднее сад всё более приходил в упадок, а сеть предприятий быстрого и недорого общественного питания Щукина потихоньку разрасталась и процветала. В какой-то момент Яков Васильевич и вовсе решил перехватить бывшее предприятие Лентовского. Но было поздно. Тот проект оказался загублен безвозвратно. Однако мысль о собственном «театре-саде» настолько завладела к этому моменту уже купцом второй гильдии, что Щукин решается на совершенно новый «Эрмитаж». И выбирает для него так же совершенно новое место на заброшенном пустыре в Каретном ряду. Все честь по чести, без всякого рейдерства и взяток градоначальству, подписал договор аренды с правом дальнейшего выкупа и нанял рабочих для расчистки территории. В 1895 году состоялось официальное открытие летнего сада, который, как вы понимаете, и не мог носить никакого иного названия, как только «Новый Эрмитаж».
А потом был другой век, а потом была и другая страна, и много-много всякого было в этом месте, находящемся практически напротив, разве только слегка наискосок, от величественного строения «Петровка, 38». Не могу сказать, что лично у меня с этим садом так уж многое связано в жизни. Хотя в семидесятых я частенько, сейчас подозреваю, что много чаще чем нужно, бывал в граничащем с «Эрмитажем» огромном угловом доме, более известном как «Дом актеров Большого театра», хотя и не встречал там ни одного актера или даже актрисы. Заглядывал иногда и в сад, впрочем, находился он тогда в довольно упадочном состоянии, хотя ресторанчик какой-то имелся. Впрочем, возможно, это была всего лишь летняя веранда, врать не стану, не помню точно, но один ужин с некой арфисткой в памяти сохранился, да и то, по причине к самому саду никакого отношения не имеющему. Просто ее бывший муж нас там застукал и закатил пьяный скандал. Без особых последствий, но я только о том, что место это не стало мне особо близким и никаких таких уж приятных воспоминаний у меня с ним не связано.
А вот первый день мая я всегда любил. Не знаю, не хочется сейчас заниматься самокопанием и устраивать сеанс самодеятельного автопсихоанализа, разбираясь, где там чего от отравляющей с детства кровь инъекции советских официальных праздников, а что выработалось за жизнь привычкой организма именно к этому дню приходить в себя окончательно после изнуряющей темноты отечественных зим. Но люблю, и всё. И хотелось бы оставить эту любовь детям. Не знаю, удалось ли со старшими, далеко не уверен. С младшим, впрочем, уверенности не больше. Однако здесь еще пока могу тешить себя иллюзией, потому попыток не оставляю. Стараюсь как-то отметить этот день празднично и по-семейному. Вот и нынче. Взял жену с сыном и, сам не знаю почему, появилась идея сходить в сад «Эрмитаж».
Погода соответствовала. Как в том бою под Киевом. Солнышко, но не жарко. Даже, возможно, излишне не жарко. Ветер временами усиливался до порывов довольно прохладных. Впрочем, всё равно хорошо. К тому же и мы сами, и остальная публика подобралась опытная, экипировались соответственно. В смысле, соответственно концерту на свежем воздухе. Который самым примитивным образов в классическом стиле ещё советских летних эстрад устроили местные энтузиасты под названием «Музыкальные истории старого Эрмитажа» и посвятили русскому романсу. Несколько десятков зрителей и слушателей были более чем под стать мероприятию. Пара благообразных старичков, остальные – женщины преклонных годов с вечерним макияжем, выглядывающим из-под платков и капюшонов. Мое семейство в данном контексте олицетворяло преемственность поколений.
Пели, понятно, не звезды, но и не художественная самодеятельность. Так, вполне даже себе крепкие профессионалы, правда, тоже не сильно юные. И прилично пели, каждый в конце своего небольшого выступления вполне заслуженно получал от четко знавших свою очередность дам в партере роскошный букет. Мы послушали довольно много. От душистых гроздьев белой акации до любимого куста хризантем. Много, но не до самого конца. Потому, что вышел мужик моего возраста в белом костюме, и, ни разу не сфальшивив, проникновенно пропел «Гори, гори, моя звезда…» После чего я решил не перебивать настроения, немедленно встал и повел семью ужинать. Да и время подходило. Пора.
Романс этот пели в моей юности с великим надрывом и каким-то ни тогда, ни сейчас совершенно непонятным мне «белогвардейским» подтекстом. И легенд вокруг него ходило множество, слова приписывали то Бунину, то Гумилеву, а то и до самого адмирала Колчака договаривались. Хотя на самом деле в истории «Звезды» нет ничего особо романтического. Первоначальный вариант музыки написал популярнейший в свое время автор еще множества хитов подобного рода Петр Петрович Булахов еще в середине позапрошлого века на стихи тогдашнего студента юрфака Владимира Чуевского, более, по моим сведениям, никакими успехами на поэтической ниве не отметившегося. А в начале Первой мировой замечательный певец Владимир Сабинин написал свою аранжировку, в которой, собственно, романс и известен до сих пор, спел и даже выпустил к 1915-му пластинку, благодаря которой «Звезда» стала особо популярной. И никакой белогвардейщиной, а уж тем более, Колчаком, там не пахнет. Что никак не влияет на легенду, и это правильно.
Гостиница «Белград» и изначально была задумана из двух, стоящих друг напротив друга корпусов, и строительство их началось практически одновременно. Но как-то так получилось, что сначала сдали и даже запустили в эксплуатацию вместе с рестораном то здание, что расположено, если стоять лицом к МИДу, справа, а второе несколько позднее, всего на какие-то месяцы, по-моему, к концу года семьдесят третьего. Но из-за этой чисто технической нестыковки в народе за первым корпусом прочно закрепилось название «Старый Белград». А за вторым, соответственно, «Новый». Гостиница по тем временам была не просто роскошная, а заоблачная. Про рестораны я уже не говорю. Попасть туда рядовой советский человек не мог никак. Даже стандартную для иных заведений табличку «Мест нет» не вывешивали. Не требовалось, некуда было, да и не для кого. Поскольку даже в сам холл интуристовской гостиницы, откуда только и можно было попасть в ресторан, гражданину великой империи, о мощи которой большинство так горестно плачет, вход был запрещен категорически, и ни у одного самого гордого такого вот гражданина даже в страшном сне не возникало желания спросить: «Почему?»
Но некоторые не самые гордые граждане, из тех, кто, если еще живой, то о былом величие империи не так сильно и рыдает, находили способы смягчения нравов работников даже самых серьезных организаций. В частности, в ресторане «Старого Белграда» каким-то неизъяснимым образом добрым товарищем и даже в определенном смысле покровителем некой компании совсем еще юных лоботрясов стал с некого таинственного момента лично старший метрдотель Игорь Ильич. И тихо сказанные близко к уху любого комитетского товарища из охраны несколько очень определенных слов, предварительно сообщенных по телефону Игорем Ильичем, давали возможность далее очень мило провести время за столиком с видом на Смоленскую площадь.
Однако через некоторое время мы стали отдавать большее предпочтение ресторану «Нового Белграда», хотя он был и по интерьеру и по кухне абсолютным близнецом «Старого», а своего Игоря Ильча завести там почему-то не удалось, так что проблемы с попаданием были большие, хотя тоже решаемые. Основная причина такой смены ориентации заключалась в оркестре. Туда пришла солисткой Татьяна Конькова, и изумленная публика впервые услышала ее ставшее впоследствии знаменитым вступительное слово перед началом музыкальной части: «Когда мне резали аппендикс, бо я орав, як Джимми Хендрикс!» После чего начинались танцы под музыку, которой тогдашняя Москва была далеко не избалована.
Был ли у меня с ней роман? Сейчас-то я прекрасно понимаю, что, конечно же, никакого романа не было. Думаю, скорее всего, этой роскошной женщине лет на семь-восемь старше меня подобное слово и в голову прийти не могло. Но у меня, двадцатилетнего сопляка, возможно, что-то такое в голове и проскакивало. Но понятно, что сейчас это уже не имеет никакого значения, а вот то, что отношения у нас были самые дружеские до нежности, это несомненно. И об этих наших отношениях в оркестре все ребята знали, никаких неудовольствий по этому поводу не высказывали, более того, всегда охотно делали мне скидку, особенно за опт.
Была у меня такая жлобская и чрезвычайно дурновкусная манера заказывать в ресторане музыку. Нет, естественно, я тут не был большим оригиналом, дело было традиционным и даже входило в стандартный набор поведения. Часам к десяти к микрофону в любом заведении с музыкой и танцами подходил руководитель коллектива и торжественно объявлял последнюю мелодию, после которой: «Наш ансамбль с вами прощается и желает всем приятного вечера». Это не означало, естественно, ничего, кроме как сигнала к тому, что за дальнейшее продолжение банкета следует начинать потихоньку платить. Надо отдать музыкантам должное, они не выпендривались даже в самых крутых местах и еще час после официального окончания работы вполне удовлетворялись трешкой, хотя и намекали на пятерку. Потом, чем позднее, тем более тариф возрастал, но тоже никогда особо не зашкаливал, редко когда цена песни реально превышала червонец в самом большом и пьяном угаре.
Кстати, от этого обычая и пошла знаменитая фраза, которой оркестранты мягко намекали на личность спонсора очередного номера, таким образом своеобразно отчитываясь за принятую сумму: «А теперь, для наших гостей за третьим столиком из солнечного…» Поскольку заказывали больше приезжие из южных республик, это «солнечное» так вошло в лексику лабухов, что у них с годами начинала на полном автомате и серьезе идти и «солнечная Воркута», и «солнечный Магадан».
Это я всё к тому, что в самом по себе заказе песни не было ничего необычного. Просто при определенном настроении и состоянии я иногда сильно перебарщивал. И, во-первых, просаживал на это все-таки не совсем обязательное развлечение слишком много денег, избыток которых тогда вовсе не ощущался, а, во-вторых, поскольку вкусы мои не всегда совпадали с общепринятыми, мог своей программой и поднадоесть окружающим. Обычно почему-то в подобных ситуациях особенно на меня злился Сережа Устинов. Но я на это не сильно обращал внимание. И вот как-то он меня подловил. Что-то я там не рассчитал немного с деньгами, или дома забыл, сейчас уже точно не скажу, но когда принесли счет, то выяснилось, что мне не хватает несколько рублей. Впрочем, я не сильно нервничал, так как был не один и не сомневался, что без проблем перехвачу у кого-нибудь из компании до завтра. И вдруг выясняется, что у всех тоже в обрез. Кроме как раз Сергея. И вот тут он мне заявляет следующее. Он, мол, не взаймы до завтра даст, а просто подарит мне червонец, но с одним условием. Что если я в следующий раз закажу песню, то выплачу ему, Сергею, пятьсот рублей неустойки. Я встал в гордую позу, типа мне подарков не надо, что это вообще за такая благотворительность…
Но Сережа не поддался на мою хитроумною попытку перевести разговор в плоскость цены благородных порывов. Он ответил, что деньги я могу отдавать или не отдавать, это мое личное дело, но он мне в данный конкретный момент отстегнет червонец исключительно на объявленных условиях, то есть, любая когда угодно и где угодно заказанная песня будет стоить уже пятихатку. Придумывать что-нибудь сложное типа часов в залог, которых, кстати, у меня и не было, жутко не хотелось, пришлось согласиться на унизительные условия. Не могу сейчас утверждать, был ли я кристально честен при выполнении принятых обязательств. В смысле, что никогда более, нигде не платил за музыку. Но помню точно, что Устинову пятьсот рублей не платил, а значит, при нем этого не происходило, иначе бы он свое причитающееся обязательно истребовал и получил.
Упоминаю об этом для того, чтобы и сейчас Сережа, если случайно прочтет, не вспомнил и не пересчитал по нынешнему курсу. Дальнейшая история произошла еще до нашего уговора. Сижу как-то в «Новом Белграде», сильно выпиваю и чегой-то затосковал. Танюшка закончила петь какого-то очередного «хендрикса», я подхожу и говорю, слушай, у меня тут лишний стольник завалялся, спроси ребят, сколько раз они за эти деньги сыграют «Гори, гори…», даже без слов, что бы тебя излишне не напрягать? Они там перетерли между собой и сообщили мне солидарное решение. Поскольку время уже позднее и так и так особо не разгуляешься, а так же, учитывая доброе ко мне отношение, они берутся за эти деньги играть заказанную мелодию до самого конца, пока администратор методом выключения света, как тогда было принято, не примется всех выгонять. На том и порешили. Звезда загорелась. Первые пару раз Танюшка даже честно спела. Потом пошла чистая музыка.
Минут через сорок ко мне подошел очень солидный и серьезный человек грузинской национальности. Крайне вежливо попросил присесть за мой столик для буквально минутной беседы. Я даже не особо напрягся. Надо заметить, что в то время в ресторанах подобного класса соблюдалось нечто в роде «водопойного перемирия». То есть, не то, чтобы совсем не было драк. Хотя внутри гостиницы об этом не могла быть, по понятным причинам, и речи, но фраза «Пойдем выйдем» иногда звучала. В результате одной из таких фраз у того же «Белграда», всего метрах в двадцати за углом, мы умудрились втроем как-то подраться с целой югославской баскетбольной сборной. Именно подраться, а не быть избитыми, хотя не были особенно сильными и храбрыми. Просто боялись с югославскими товарищами разного, что давало больший шанс выжить всё-таки в нашем родном городе, а не в их «солнечной» стране.
Но грузина, несмотря и на собственный его грозный вид, и на двух мрачных амбалов, маячивших у него за спиной, я не сильно испугался даже не то, чтобы сильно надеясь на традицию солидных людей не портить себе отдых в приличных заведениях. Просто выражение лица подошедшего, которого я, естественно, тут же пригласил присесть, выражало крайнюю степень озабоченности. И явно отнюдь не тем, чтобы набить мне морду, а какие-то гораздо более серьезные проблемы, судя по всему, требовали разрешения по какой-то причине, видимо, с моим участием. Я приготовился слушать, и вот что оказалось.
Заместитель директора Тбилисского коньячного завода, во всяком случае, он так сказал, а у меня хватило ума не настаивать на уточнении, несколько лет вкалывал на производстве практически без выходных и уж точно без отпусков на благо любимой родины. Ни на один день не отлучаясь из еще более любимого города и ежевечерне возвращаясь в, совсем уже дальше некуда как, любимую семью. Но вот, наконец, так получилось, очень не хотел, но пришлось, послали в Москву в командировку, делиться опытом. Хотя, грех жаловаться, поездка получилась не самая плохая, одна беда, слишком короткая, завтра уже возвращаться обратно. И как назло, как раз сегодня, в последний день, встретил достойную девушку. Ничего такого, просто очень хороший и интересный человек, пригласил поужинать. Ну, и немножко хотел потанцевать. Девушка в принципе тоже была не против, и даже пару медленных танцев под «Гори, гори…» выдержала. Но потом забастовала. Сказала, что или пусть ее спутник воздействует на смену репертуара, или она за столиком посидит, а может даже подумает, чтобы домой пойти, если кавалер такой беспомощный. Кавалер привык, что он далеко не беспомощный и пошел договариваться с музыкантами. А те честно объяснили ему ситуацию и сказали, что без моего разрешения ничего иного кроме «Звезды» сыграть не смогут. И вот человек пришел ко мне.
Он сразу предупредил и заявил, что претензий ко мне никаких не имеет, поскольку я «заплатил целиком, полностью и по всем понятиям». Это надо понимать и оценить, что еще тогда, в эпоху даже не до конца развитого социализма, были люди, для которых понятие частной собственности, а «оплаченное полностью и по всем понятиям», несомненно, к ней относилось, не было пустым звуком и мысли не возникало заниматься ее наглым силовым отъемом. Однако сие не означает, что собственность нельзя предложить продать. Что и было очень тонко сделано: «Дорогой, я тебя очень прошу, заплачу, сколько скажешь, только разреши ребятам поиграть немного, что моя девушка хочет, мы уйдем скоро, мне завтра вставать рано, ты потом слушай еще про свою звезду, пока не устанешь…»
Я так, возможно, излишне долго рассказываю, а вообще-то, разговор был довольно короткий, я на третьей фразе оценил ситуацию и всё понял. Настроение улучшилось, тоску как рукой сняло, пожал грузину торжественно руку, сказал, что платить не надо, остаток вечера ему с удовольствием дарю и, махнув разрешающе и прощаясь музыкантам, направился к выходу. Уже на улице меня догнали амбалы и практически насильно засунули в карманы пальто две бутылки пятизвездочного коньяка. Армянского.
С тех пор романс «Гори, гори, моя звезда…» почему-то перестал быть моим самым любимым. Но это отнюдь не значит, что, если случается, я слушаю его без удовольствия. Вот и на концерте в саду «Эрмитаж». Послушал. Вспомнил молодость. Получил удовольствие. И решил его не портить, повел семью ужинать.
Редкий случай, когда я доброго слова не скажу о самом ужине. Хотя кухня была замечательная, а настроение ничуть не ухудшилось и даже наоборот. Но порекомендовать «Эль Гаучо» на Маяковке не могу никому. В любом, даже самом дорогом мясном ресторане мира должно быть несколько сортов красного сухого вина в пределах 30-50 долларов за бутылку. А начинать винную карту с пятисот долларов, это просто откровенное хамство. И рюмка самой дешевой текилы за 30 долларов, это перебор. Заглянув в подобное заведение второй раз, можно почувствовать себя идиотом. Поскольку чувства этого опасаюсь, повторно и не загляну.
Ну, а теперь, наконец, закончив предисловие, можно перейти к самой теме, на которую я хотел сегодня пообщаться с читателями. Есть несколько вариантов исполнения названного романса. Тот, который представляю первым, довольно специфический и характерен тем, что певца я вовсе терпеть не могу. Но в определенном настроении и, главное, состоянии, связанном с количеством выпитого, бывает вдруг, что именно этот вариант оказывается наиболее оптимальным. Впрочем, в данном случае сразу и заранее принимаю упрек в извращенном вкусе.
Второй вариант отличается тем, что к певцу я отношусь с гораздо большей теплотой, к тому же он один из немногих, кто не только романсы, но и вообще всё, что исполняет, действительно понимает. То есть, в самом прямом смысле, осознает слова, которые произносит как нечто значащее, а не просто красивый набор звуков. А это большая редкость. Но всё же, это не самая близкая мне манера. Больше чем холодное уважение, но явно меньше, чем искренняя любовь.
Бывают еще такие женские версии, ну, тут я, как вежливый человек, если позволите, обойдусь без комментариев.
А вот то, что для меня эталон. Умел бы, старался спеть так же. Ваше счастье, что не умею.