Я всё-таки настаиваю на том, что и мысль и формулировки Достоевского предельно точны и конкретны и лишь наше постоянное излишнее стремление к лукавому мудрствованию придают им даже не то, что не свойственную глубину или пресловутую полифоничность, а просто лишают самой значимой и единственно сущностной определенности.
И раз уж мы начали говорить о понимании красоты Федором Михайловичем, то я позволю себе привести ещё одну цитату, на основании которой не менее сооружено всякого самостроя, чем на «спасающей мир красоте» или на территории любого подмосковного садового товарищества. Только, если вы в принципе ещё продолжаете здесь присутствовать, не поленитесь, пожалуйста, перечитать внимательно, даже если вам кажется, что хорошо помните написанное. И на всякий случай всё-таки напомню, что это не сам Достоевский, а Митя Карамазов излагает:
«Красота это страшная и ужасная вещь! Страшная, потому что неопределимая, а определить нельзя потому, что Бог задал одни загадки. Тут берега сходятся, тут все противоречия вместе живут. Я, брат, очень необразован, но я много об этом думал. Страшно много тайн! Слишком много загадок угнетают на земле человека. Разгадывай как знаешь и вылезай сух из воды. Красота! Перенести я при том не могу, что иной, высший даже сердцем человек и с умом высоким, начинает с идеала Мадонны, а кончает идеалом содомским. Еще страшнее, кто уже с идеалом содомским в душе не отрицает и идеала Мадонны, и горит от него сердце его и воистину, воистину горит, как и в юные беспорочные годы. Нет, широк человек, слишком даже широк, я бы сузил. Черт знает что такое даже, вот что! Что уму представляется позором, то сердцу сплошь красотой. В Содоме ли красота? Верь, что в Содоме-то она и сидит для огромного большинства людей, - знал ты эту тайну иль нет? Ужасно то, что красота есть не только страшная, но и таинственная вещь. Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы – сердца людей».
Вот по поводу этого, то ли противопоставления, то ли единства и зависимости исключительно от угла зрения и личности воспринимающего, двух видов или двух ипостасей одного – «красоты, идеала Мадонны» и «Содомской красоты» - чрезвычайно умно наговорено множество всякого. Чуть ли не до того, что красота содомская и вовсе не в том, что за таковую принимали жители несчастного города, а в прекрасных духовных ликах заявившихся туда Ангелов и чуть было невинность там свою не потерявших.
Но ведь надо учитывать, что в отличие от того же Толстого, Достоевский и воспринимал и ощущал сами Священные тексты в достаточной степени буквально и в лучшем смысле этого слова простодушно. Они были для него вполне родными и за изначально близким и понятным смыслом он никогда, совсем не так, как его последующие толкователи, не пытался проследить что-то такое, всего лишь слабо мерцающее в темноте, но способное полностью исказить картину.
Потому, самое простое и очевидное, не умничать, а обратиться к тому самому Тексту.
После одной из любимейших моих библейских сцен, где Авраам в результате предельно занудного и мелочного торга умудрился вымантачить у Господа несколько десятков праведников, сбив цену спасения Содома с пятидесяти человек до десяти, Всевышний просто поняв, что с этим упертым евреем торговаться не может даже Он, просто волевым усилием прекратил базар, убоявшись остаться вовсе без штанов, и направил в этот самый Содом ангельскую инспекцию. И вот тут, сразу опустив промежуточную часть, следует отметить, что Господь, хоть и остановил Авраама на цифре в эти самые пресловутые десять праведников, но на самом деле явно дал Ангелам указание не мелочиться и вообще бухгалтерией там не заниматься. «Сказали мужи те Лоту: кто у тебя есть еще здесь? зять ли, сыновья ли твои, дочери ли твои, и кто бы ни был у тебя в городе, всех выведи из сего места…» (Книга Бытие 19:12) То есть, дали, по сути, мужику полный карт-бланш, мол, выводи народу сколько хочешь, сами даже разбираться особо не стали. Впрочем, я их тут тоже понимаю, это даже не пренебрежение служебными обязанностями, а просто естественная реакция на ситуацию, когда тебя хотят «познать» всем городом.
И получается, что вся «красота содомская» как раз в абсолютности того ответа, который дал господь Аврааму на его въедливые приставания: «Не может быть, чтобы Ты поступил так, чтобы Ты погубил праведного с нечестивым, чтобы то же было с праведником, что с нечестивым; не может быть от Тебя! Судия всей земли поступит ли неправосудно? (Книга Бытие 18:25)
И никаких тут вариантов. Не пятидесяти праведников не нужно для спасения нечестивого города, не десяти, и вообще нисколько. Количество не имеет значения. Потому, что нечестивый город спасать не надо. А праведники пусть уходят, никто наказывать праведного за грехи нечестивого не собирается, точно так же как и за счет праведности одних не выкупить нечестивости других. Причем, каждый сам выбирает, на чью сторону ему встать, всё по-честному.
И это даже особенно многими подробностями подчеркнуто. Например. После того, как Лоту разрешили забрать кого угодно, он предложил спасение двум парням, даже, как я понимаю, ещё не зятьям, а только кандидатам в родственники, но тем «показалось, что он шутит». Ну, что же, вольному воля. Или там ещё отдельная история с женой, но мы это оставим сейчас, чтобы совсем не увязнуть в частностях. А если без них, то «красота содомская» тут для меня ясна, проста и несомненна. И заключается она исключительно в индивидуальной ответственности, предельно наглядный урок которой Всевышний дал и Лоту и, думаю, основное, более всего парившемуся на данную тему Аврааму.
Хотя я и подозреваю, что «индивидуальная ответственность» не является главной и общей библейской идеей, при этом не будучи сторонником слишком уж категорического утверждения, будто таковой идеи там и вовсе нет. Но вот, в ответ на все яростные и трогательные попытки Мити Карамазова покрутить хвостом в виде «неопределимости» моральных критериев и сложности с границей между Мадонной и Содомом, Федор Михайлович, мне кажется, довольно уместно и логично перевел всё в плоскость именно индивидуальной ответственности, припомнив по конкретному поводу известную историю, случившуюся с семьей товарища Лота.
Я, собственно, что всего лишь хочу сказать. Можно толковать Библию, можно толковать Достоевского, можно, в конце концов, потолковать между собой, если совсем неймется. Но за всеми этими толкованиями и толковищами не следует упускать и отмахиваться от самого прямого и обыденного смысла слов, ради которого они были сказаны или написаны.