Плетка, конечно, вызывает у некоторых не самое приятное чувство. Но всё же более тех, кто прямо-таки панически боится её отсутствия или хотя бы угрозы недостаточно регулярного и эффективного употребления.
Вообще, это совершенно нормально и естественно. Любой человек, который чувствует за собой потенциальную способность убить, украсть, да чего там в смертных грехах копаться, попросту напакостить в случае даже не том, что пакость эта будет формально разрешена, а всего лишь если будет совсем уверен в её фактической и практической безнаказанности, такой человек очень живо сразу представляет себе последствия слова «свобода» в его понимании.
То есть, как это свобода? Значит, и со мной могут сделать то, что я способен сделать с иными, ежели мне дать полную свободу? И приходя в ужас от этого человек приходит в ужас прежде всего от самого себя. Тогда сразу идет в ход чрезвычайно удобная пушкинская цитата про русский бунт, бессмысленный и беспощадный. Как-то в голове мгновенно замыкает и складывается свобода исключительно с кровавым бунтом.
Хотя писал Александр Сергеевич совершенно не о том, что именно у русских бунт какой-то особенный, а остальные бунтуют по-другому, много осмысленней и гуманнее. И вообще имел в виду совершенно конкретное бунтарство пугачевского типа. А что может быть дальше от понимания свободы, чем этот авантюрист-самозванец с уголовным мышлением?
Только вот не надо тут заниматься плетением словес и начинать объяснять мне разницу между свободой и волей. Это убогое варево из причитаний об одновременной широте и архаичности русской души уже не утоляет голода и у самых убогих. Что пожечь с десяток крепостей, что в хмельном угаре побить зеркала в кабаке да официанту рожу горчицей намазать, всё подобное к свободе приплетается по недоразумению и невоспитанности чувств.
И вообще тут никакой не бунт, а примитивное тупое хулиганство. Если же серьезно говорить о том, кто впервые на русском языке выразил, нет, вру, даже не выразил, а крайне косноязычно, как ни кощунственно звучит по отношению к великому писателю и мыслителю, а только попытался выразить понятия свободы и истинного духовного бунта, так это именно Пушкин. Сам до конца не понимая и бесконечно путаясь, но гениально ощущая суть истинной внутренней свободы, он мучительно балансировал на грани обрыва, почти уже осознавая его бездонность и беспощадность, но и обреченность не иметь возможности сделать шаг назад.
Так что, свобода – это как раз, прежде всего, смелость самого себя и не бояться.
А из наследия поэта или его биографии каждый волен черпать то, что ему более подходит по размеру души и способностям ума. Можно начетнически оправдывать свою трусость строчкой из «Капитанской дочки», а можно удовлетвориться и тем, что Пушкин болел триппером и попытаться путем следования этому примеру тоже войти в историю отечественной культуры.