Алешковский дал интервью журналисту телеканала «Дождь». И, не вдаваясь в дискуссию по сути сказанного писателем, считаю необходимым сделать небольшое уточнение. Относительно следующей его фразы:
«Мне не хочется участвовать ни в каком из диалогов с госпожой Толоконниковой, тем более, она по сравнению с моим стажем ничто».
Это устная, не отредактированная и достаточно путаная речь. Но в переводе на общедоступный, видимо, должна означать, что двухгодичный срок заключения Толоконниковой ничто по сравнению со сроком самого Алешковского. И у современного человека, не очень разбирающегося в реалиях тех времен, может сложиться впечатление, будто старый прожженный политический зэк Алешковский оттрубил в сталинских лагерях по полной, и, по сравнению с его гигантским опытом заключения, какие-то жалкие два года Толоконниковой - вообще не стоящая внимания мелочь. Потому всего лишь напоминаю и поясняю.
Двадцатиоднолетний «здоровенный верзила», который был, по его собственным словам, «бездельником, лентяем, картежником, жуликом, хулиганом, негодяем, курильщиком, беспризорником, велосипедистом, футболистом, чревоугодником», как военнослужащий-срочник, совершил в 50-м году, как опять же он сам пишет, «мелкое уголовное преступление». Скорее всего, действительно, как и указано в приговоре, просто угнал машину, думаю, конечно, не из корыстных, а каких-то безбашенно-хулиганских побуждений, и получил за это совершенно вегетарианские по тем временам четыре года. Из которых отсидел три и вышел по той самой амнистии «холодного лета 53-го» для упомянутых мелких уголовников.
Один мой дед отсидел по пятьдесят восьмой с тридцать шестого по пятьдесят пятый, без нескольких дней двадцать лет, причем именно в тех самых колымских лагерях, которые и не нюхавший их Алешковский упоминает уважительно. И та амнистия настоящих политических долгосрочников не касалась. Но Вячеславу Васильеву никогда не приходило в голову использовать величину своего срока как аргумент для пренебрежительного, не говоря уже оскорбительного суждения в чей-то адрес.
Однако второй мой дед, просидевший, как он сам говорил, «все лишь» около восьми лет, с сорок седьмого по пятьдесят четвертый, и в других, чуть менее суровых местах, всегда подчеркивал, что настоящей лагерной чаши он, конечно, до конца не испил, и в его устах фраза, подобная сказанной Алешковским, вовсе не представима.
Не уподоблюсь Алешковскому и не буду говорить о том, что его три года «по хулиганке» перед самой смертью Сталина, это полная чепуха по сравнению с реальными сроками политических в самые страшные времена Гулага. Нет, конечно, лагерь есть лагерь и не дай Бог никому пережить хоть «один день Ивана Денисовича». Но эти три года не дают индульгенцию на всю жизнь. И не являются нравственным «знаком качества», изначально определяющим моральную и интеллектуальную безупречность отсидевшего.
Не знаю, изначально он был таким или почти уже тридцать пять лет, которые Алешковский живет в США, столь дурно повлияли на его ум и психику. Недаром же многие говорили об опасности для определенных голов «пьянящего воздуха свободы». А, может, просто возраст начал проявляться. Не мне судить. Хочу высказать лишь свое личное отношение.
Песенка «Окурочек» неплоха в своем роде, но как-то не является для меня великим художественным произведением. Однако Юз Алешковский был и навсегда останется замечательным, возможно, пока ещё даже до конца не оцененным, очень крупным и талантливым русским писателем. Одним из любимейших мною прозаиков второй половины прошлого века.
Иосиф Ефимович Алешковский, после всего им сказанного по поводу Надежды Толоконниковой, вызывает у меня исключительно чувство глубочайшего омерзения.