Когда собираешься писать художественное произведение, начать его очень просто. То есть, это как раз самое сложное, но стилистически, эмоционально и ещё всячески, однако обычно понятна отправная точка во времени. Сюжет зарождается с какого-то момента, от него и пляши, никаких проблем.
Но если хочешь рассказать о реальных событиях, то каждый раз возникают сомнения, сбиваешься на всякие «подождите, а вот ещё до этого», «для ясности и понятности нам придется вернуться несколько назад» и прочие подобные оговорки. Идешь постоянно всё дальше и дальше к истокам, вернее, к тому, что представляется тебе истоками, но и когда, кажется, более и некуда, потому, что, отчаявшись, решаешь начать с момента своего рождения, так и тут понимаешь, насколько невозможно обойтись без очередного «раньше».
Так, когда же всё началось? Может быть ещё в начале прошлого века, когда один мой прадед послал своего сына в Прагу учиться на врача, а другой разрешил своему отпрыску поехать в Париж совершенствоваться в живописи? Или когда дедам в голову пришла мысль вернуться обратно на родину? Глупейшая, конечно, мысль, но иначе у меня оказалось бы крайне мало шансов появиться на свет. Хотя, кто знает…
Но надо прекращать валять дурака и просто принять волевое решение, понимая, сколь спорным и сомнительным оно окажется в любом случае. Итак, представим себе, что всё началось именно тогда. Поздним летом тысяча девятьсот семьдесят второго года.
Я решил устроить небольшой перерыв в спешке бытия, ощутив избыточность его ускорения, потому нашел весьма пригодную для поставленной цели халтуру на мотыгинской пилораме. И действительно, когда человеку исполняется восемнадцать лет, ему полезно хоть на какое-то время немного притормозить и чуть внимательнее оглядеться, побыв наедине с самим собой.
Да и ситуативно всё довольно естественно сложилось. До того я работал в Южно-Енисейске старшим по бетонным фундаментам у Сереги Цветова в бригаде, строившей жилые четырехквартирные брусовые домики. Дело шло неплохо, мы заканчивали второй переулок на окраине поселка, но тут Сергей Владимирович получил новое, неожиданное и более чем лакомое предложение.
Все знают, что и тогда, и раньше, и сейчас в России добывают довольно много золота. Но почему-то господствует мнение, вернее, даже, скорее, впечатление, будто добывают его в основном на Чукотке или в каких-то подобных экстремально отдаленных и совсем экзотических местах. А между тем, при всем уважении к открытиям новых месторождений второй половины двадцатого века (к которым, кстати, имели прямое отношения многие друзья моего отца, а впоследствии и мои тоже, в частности, Олег Куваев, написавший в свое время отличный роман на эту тему), издавна, традиционно и в самых больших объемах до сих пор золото моют в не таком уж предельно далеком и достаточно обжитом Красноярском крае.
Но даже из этого богатого края наиболее могучим в золотодобывающем отношении считался Мотыгинский район. Основные мощности находились по сибирским меркам неподалеку от уже упомянутого Южно-Енисейска, в районе удивительной красоты реки Удерей, что делало быт этих мест несколько своеобразным. Например, матросов драг возили к снарядам на венгерских автобусах «Икарус» невиданного тогда уровня комфорта, а в местном продуктовом под названием «Золотая осень», выведенном неоновыми трубками на фоне грозного таежного неба, продавались «Мартель» и «Наполеон», о которых в Москве ещё даже не слышали.
Но всё-таки административным центром региона месторождений считался вовсе не золотоносный, а чисто портовый поселок Мотыгино. И вот какая-то важная комиссия случайно обнаружила, что в столь стратегическом пункте не имеется достойного и соответствующего решаемым задачам здания банка. Я как тогда не имел ни малейшего, так и сегодня у меня нет никакого представления, при чем тут вообще может быть банк. И какое у него отношение к добыче золота, которое, к сожалению, как известно, в земле находится отнюдь не в монетах или хотя бы слитках. Более того, не могу совсем точно сказать, что за банк подразумевался.
Надо заметить, что банковская система в Союзе всегда была простовата и изысками не славилась, но в семидесятые годы она даже от всех прочих советских времен плановой экономики отличалась особой примитивностью, впрочем, совершенно адекватной общему уровню ведения хозяйства, ничего другого и не требовалось. К примеру, никакого Сбербанка не существовало в помине. Это на официальном сайте он утверждает, что ведет свою историю со времени основания в 1841 году. Что, естественно, полное враньё, как очень многое в нашей истории. Киевская Русь имеет большее отношение к нынешней России, чем контора Грефа к учрежденным Николаем I сберегательным кассам при Московской и Петербургской сохранных казнах. А в СССР ещё в начале шестидесятых систему «Государственных трудовых сберегательных касс» и вовсе вывели из подчинения Министерству финансов, которое давало хоть какую-то иллюзию формальной самостоятельности, и Сберкассы превратилась в тупые «пункты по приему стеклотары» Госбанка.
Были, правда, ещё Стройбанк и Внешторгбанк, но это совсем отдельные заведения, которые вряд ли к нашей истории относятся. Так что, скорее всего, речь шла о самом обычном районном отделении Госбанка, ну, разве что, возможно, несколько специализированном в виду уже упоминавшихся причин.
Впрочем, ещё раз подчеркну, я тут утверждаю что-либо только в случаях, когда или знаю точно из надежных источников, или видел собственными глазами и слышал своими ушами. А по данному поводу мои впечатления обрывочны, изначально с чужих слов, да ещё покрыты антикварной патиной. Потому удовлетворимся констатацией - это был просто некий Банк. Строительство нового здания которого предложили возглавить Сереге. Что являлось делом не только почетным, как любое задание, поручаемое настоящему советскому человеку, строителю всего, чего возможно, вплоть до коммунизма, но и очень выгодным, так как оплачивалось по совершенно отдельным ведомственным «ЕНиРам», значительно превышавшим обычные.
Цветов, ни секунды не сомневаясь в моем согласии, предложил ехать с ним и был расстроен отказом. Само сооружение, как почти всё здесь, предполагалось, понятно, хоть и очень солидным, в два высоченных по местным меркам этажа, но деревянным. Однако от бетонного фундамента, причем достаточно мощного, правда, столбчатого, но с несущим армированным заглубленным цоколем-перевязкой, никуда не денешься, государственное учреждение, всё-таки. И вот тут Сергей, который в бетоне слабоват, очень на меня рассчитывал, а я его подвел. Но успокоил, сказал, что мои ребята-бетонщики вполне справятся, бригадиром можно поставить уже достаточно опытного и иногда заменявшего меня Женьку Шкатова, конструкция там не хитрая, а я, ежели чего, всегда приду на помощь, по крайней мере, советом, поскольку буду рядом.
И не врал. Так как устроился ни пилораму, находившуюся от банковской стройплощадки всего километрах в трех-четырех. Отдыхал, занимался нравственно-интеллектуальным самопознанием вместе с самоусовершенствованием и предавался медитации я там следующим образом.
С вечера на дворе находящейся поблизости лесхозовской базы отбирал и отмечал мазком мерзкой зеленой краски бревна необходимого по заказанной заранее завтрашней номенклатуре диаметра и качества, трелевал их при помощи тросов со специальными крюками и дрянного колесного тракторишки, а потом базовские сами доставляли мне их лесовозом на пилораму. Утром, часов с шести, уже тутошние рабочие запускали этот невыносимо грохочущий, казалось, Землю расшатывающий агрегат, и начинали свою героическую трудовую деятельность. Мне же оставалось лишь наблюдать и следить, что б они с похмелья совсем не запороли изумительную ангарскую сосну и лиственницу, к которым я испытывал поистине родственные чувства.
Дальше происходила сортировка, но это муторная область, её описывать скучно, главным же результатом был брус, нижний ряд которого выкладывался из десяти штук в самом лучшем, наиболее удобном для подъезда транспорта месте. Сверху взгромождались еще восемь, потом шесть, четыре и две. Получалось такая пирамидка – «двадцатка». Как только образовывалась верхушка, рама немедленно вырубалась, наступала оглушающе звенящая тишина, мужики шли «чифирить», а я хватал телогрейку и в мучительной истоме вытягивался сверху пирамиды последним, венчающим конструкцию бревном.
Ни до, ни после, никогда в жизни я не спал с таким наслаждением, как тогда, те иногда двадцать, а иногда и целых сорок минут, что приходили до появления машины от заказчика. Из-под меня вытаскивали благоухающую всеми самыми прекрасными лесными ароматами постель, я опять понуро брел к ожившей пилораме, и всё повторялось сначала, пока не выполнялась определенная на день норма счастья, то есть, виноват, выпуска продукции.
Собственно, главным заказчиком тем летом и был Цветов, именно от него я в основном и получал предварительно параметры необходимого на завтра материала, вот и в тот день воспринял как само собой разумеющееся, когда первой пришла за брусом хорошо мне знакомая удлиненная ЗиЛовская дура от банковской стройплощадки. Но когда из её кабины вывалилась предельно странноватая в своем сочетании парочка, душу мою охватила ничем пока не оправданная, но вполне явная тревога.
Сам Цветов был рязанский, двухметровый, светловолосый, ясноглазый, хоть и всего двадцатипятилетний, если не моложе, но никто бы не сказал «парень», по всем статьям мужик. Основательный, хозяйственный и старательно косивший под простачка. То есть, это ему так казалось, в смысле, что косивший, большой сложности в нем действительно не имелось. Плотницкими навыками он владел с детства и потом даже поступил в МИСИ. Но через несколько курсов по каким-то семейным обстоятельствам, я не вникал, да и особо близко мы не общались, перевелся на заочный, с переменным успехом на нем числился и полушабашил уже не первый год, возглавляя разные, иногда довольно солидные строительные коллективы на чрезвычайно тогда приспособленных для этого просторах Красноярского края.
А Боцман считался во многих вопросах моим наставником и косить ему под кого бы то ни было не представлялось возможным, настолько его жизнь и он сам являлись откровенным и наглядным пособием по перекошенности. Возраста абсолютно неопределяемого и должности, подозреваю, не совсем понятной даже для могучего Первого отдела, человек этот с незапамятных времен, по сути, руководил, не только складами, но и всеми процессами, относящимися к материально-техническому снабжению порта Мотыгино. Однако ни по одному направлению официально первым лицом не числился. То есть сам подпись не ставил и печатью не командовал, однако как-то так получалось, что без его ведома ничего никогда не решалось, а с его помощью – всегда и по большей части чрезвычайно успешно.
Возможно, когда-нибудь мне и придется кое-что рассказать о боцмане несколько подробнее, пока же ограничусь всего ещё двумя уточнениями. Во-первых, Боцман носил свое прозвище хоть и гордо, но полностью незаслуженно, ни к каким плавсредствам никакого отношения в жизни не имел и вообще, несмотря на непосредственную близость воды, подозреваю, сильно её недолюбливал. Во-вторых, я одним из немногих был в курсе, что его на самом деле зовут Семен Давидович Шмулевич, и он откуда-то прекрасно знает античную литературу, особенно драматургию, вставляя иногда совершенно неуместно в свою речь фразы из древнегреческих трагедий, обычно воспринимаемые окружающими как то, что старик порой заговаривается с похмелья.
Повторю, когда я увидел, как из кабины подошедшего за очередной партией брусьев лесовоза вываливаются Цветов с Боцманом, меня сразу охватило уже упомянутое крайне смутное, но явно дурное предчувствие. Нечего им было вместе делать. Ну, совсем нечего. Это, знаете ли, как бинарный газ. И порознь не большой подарок. А при соединении - несомненная угроза этому миру, такие вещи я нутром чувствую. Короче, нельзя. А тут ясно, что по общему делу, и направляются ко мне.
Не стану представлять в лицах произошедшую тогда между нами сумбурную и довольно эмоциональную беседу, лишь коротко перескажу основное и запомнившееся. В здании банка должна быть камера ценностей, сделанная в отличие от всего прочего, естественно, не из дерева, а из вовсе других материалов. Собственно, полностью её конструкция неизвестна, поскольку приедет в свое время от заказчика специальная бригада специалистов, чуть ни иностранных, фантастика по тем временам, которая и будет всё монтировать самостоятельно. В обязанности же ребят Цветова входит только заливка пола-фундамента этой камеры, довольно хитрой конфигурации, но ориентировочно площадью примерно три на четыре и пара метров глубиной.
И вот каким-то образом эти два порознь вполне вменяемых и даже более чем практичных и предусмотрительных красавца совместными усилиями умудрились учудить штуку изумительную до невероятности. Они прошлым месяцем закрыли аккордный наряд на выполненные работы и, самое страшное, деньги получили. Даже при моей обычной наглости в подобных вопросах запредельные бабки сломили. Но фундамент камеры ценности существовал исключительно на бумаге. И вдруг узнали, что на днях приезжают представители ответственных за объект организаций с целью проверки хода выполнения, ну, и так далее. А у организаций этих всех в названии есть составляющей или «спец», или «глав», или даже «гос». И если увидят, то есть, наоборот, не увидят никакого фундамента, а обнаружат лишь нагло зияющий котлован с мутной лужицей от последнего легкого дождика на дне, то это срок. В смысле, что срок, даже не обсуждается, в данном конкретном случае корячится такой срок, что у вполне на сей момент обоснованно считающего себя криминальным дуэта лица были чернее черного.
«Ну, ты же обещал помочь, ежели чего», - безнадежно тянул Серега, старательно пытаясь валять дурочку, но сейчас это у него особенно отвратительно получалось. Боцман молчал, только глядел пронзительным взором, в котором, видимо, по его задумке, я должен был рассмотреть все имеющиеся у меня перед Семеном Давидовичем долги.
А долги эти и вправду имелись. Минимум один раз он сохранил мне если не жизнь, то правую ногу точно. Буквально силой заставил сменить роскошные и с диким трудом достатые китайские кеды «два мяча» на армированные монтажные «говнодавы» ровно за минут пять до того, как знаменитый на весь поселок своей чудинкой Лёха-алкашонок, взятый по неведению мной в свое время в бригаду стропальщиком, аккуратно поставил мне на ту самую, названую ногу многотонный пакет уже не помню с чем. Или ещё случай… Ладно, это рассказывать не стану, до сих пор стрёмно, короче, был я Боцману должен. Во всяком случае, так считал. И он это знал. И я знал, что он знает, что я так считаю. Мы немного попели взглядами это максимолеонидовское «Видение», тогда ещё не написанное, и пришлось мне обреченно сесть на ближайший брус: «Хорошо, давайте посмотрим, что у вас там…»
Цветов протянул мне (предусмотрительный, гад!) папку с «рабочкой», я только наискось пробежал глазами первые несколько листов и сразу понял, насколько шансов никаких. Это, знаете, как в том анекдоте про «во-первых, не было патронов». Только тут всё было «во-первых». И конструкция арматуры этой штуки столь сложная, что я её просто не мог сделать. Ну, ладно, знал, как тут поступить. Но материалов таких в округе не существовало, особенно прута необходимых параметров. Да вообще ничего не имелось, вплоть до основного, портланда-800, субстанции совсем на районе мифической. Уже не говоря об общем объеме работ при полном отсутствии товарного бетона и единственном средстве механизации – постоянно ломавшейся древней бетономешалке на 0,2 куба…
Дальше смотреть эту поэму смысла не имело, я захлопнул папку и изложил примерно следующее. Видите ли, господа, мои эмоции по поводу вашей мудрой затеи сейчас оставим. Как и меры по стимулированию моей заинтересованности (тут Боцман всем телом изобразил, что глубину этой проблемы он как раз понимает полностью и готов максимально соответствовать). Но сегодня утро пятницы. Проверяющие приезжают в понедельник. Я, конечно, могу попытаться что-нибудь изобразить («попытаться» я подчеркнул не только голосом, но и поднятием к небу указательного пальца и убедился, что правильно понят), однако оно к реальности никакого отношения иметь не будет, и сможет обмануть только школьника, да и то, желательно, в темноте с расстояния в несколько метров. Но это всё мелкие подробности, главное заключается в том, что, при всем уважении, я садиться вместе с вами не собираюсь, лучше буду передачи носить, так, думаю, для всех окажется полезней.
Во время моей речи они оба кивали головами с такой скоростью и старательностью, что я боялся, выдержат ли шеи. И когда Боцман первым понял, что окончательно я их не послал, то поспешил дать в свою очередь разъяснения и гарантии противоположной стороны. «Нет, нет, - уверял он, - ты только не подумай, что мы вовсе идиоты, хоть понимаю, именно эта мысль первой приходит в голову. Но мы всё предусмотрели. От тебя требуется сотворить хоть слегка правдоподобную «липу». Чтобы она в понедельник проскочила, это беру на себя. А реальный монтаж самой камеры начнется только следующий весной, я к тому времени Цветова обеспечу всем необходимым. Он отработает по полной, теперь-то никуда не денется, сам видишь, Серега понял, чем реально пахнет. Но, главное, ты в этом деле вообще никаким боком не засветишься, на пилораме я с начальством договорюсь, тебя подменит надежный человек, ни одна посторонняя собака ничего не узнает, кроме твоих же бетонщиков, если, конечно, ты в них уверен».
В них я как раз уверен был полностью. Кое в чем другом ещё сильно сомневался, однако, перетерев с великими комбинаторами ещё немного относительно прочих технических деталей, с тяжелой душой, но решил рискнуть.
Дальнейшие подробности опущу, не надо вам этого, пустое. Достаточно сказать, что первой идеей было вообще попросту засыпать большую часть котлована землей или песком, но практически оказалось проще и надежнее использовать обрезки бруса с утрамбованными опилками, несколько самосвалов которых я приволок с пилорамы. Так что в результате из обломков шифера, ржавых кусков кровельного железа, пары рулонов «рабицы», небольшого количество подмокшего, почти закаменевшего цемента и прочего подобного мусора, который удалось отыскать на катастрофически опустевших под конец строительного сезона портовых складах Боцмана, мы соорудили то самое фуфло, которое действительно с некоторого отдаления можно было, находясь в соответствующем состоянии, принять за пол-фундамент будущей камеры ценностей банка.
Работали часов сорок почти без перерыва, потом приняли по полстакана услужливо подсунутого Боцманом питьевого спирта и вырубились в бытовке у площадки. Когда продрал глаза, первым делом пошел проверить свое создание на прочность. Стоять сверху уже было можно, но я предупредил Цветова, что прыгать пока не рекомендуется, хотя уже через несколько дней сантиметров пятнадцать-двадцать (где как, уж извините) крайне условно, но всё-таки по местным понятиям вполне армированного бетона выдержат и корову. Может две. Но вряд ли больше.
Впрочем, остальное меня уже не сильно волновало. До приезда комиссии ещё оставалось какое-то время, никто точно не знал, ждали катера. Начало припекать. Надо бы возвращаться на пилораму… Я сначала, было, туда и направился, но по дороге, задумавшись, свернул к полоске берега, которая по какому-то недоразумению считалась поселковым пляжем.
Залез в реку по горло и долго стоял. Я плавать не умел. Да и сейчас, собственно, только на спине, а тогда и вовсе никак. Вырос на море, где обычно часто не купались. Но воду люблю. Очень люблю воду. Стоял и думал, как хорошо было бы жить в этой самой воде. Но даже в тот блаженный момент не мечталось, что под конец жизни почти так и получится. Сейчас пишу эти строки, ненадолго вынырнув из бассейна. Через пару минут нырну обратно.
А тем утром я стоял, смотрел на фантастической красоты и мощи Ангару, понимая, что больше на раму не вернусь. Время медитации закончилось, впереди предстояло ещё многое и всего хотелось попробовать.
(Продолжение следует)