Что бы там вокруг ни происходило, в любом случае основным событием конца восьмидесятых для меня стало рождение дочери. Жена, чтобы больше времени уделять маленьким детям, перешла из полноценной газеты работать в радиогазету МВТУ, где график не столь напряженный. Там у нее оказался почти коллегой парень, выпускник того же училища, подрабатывающий фотокором в институтской многотиражке. Лет на семь моложе нас, тогда это казалось гигантской разницей в возрасте. Но Миша был мальчиком очень милым, сложились почти дружеские отношения, и он стал изредка захаживать в гости. Когда узнал, что я организовал кооператив, занимающийся, кроме прочего, и издательскими делами, предложил познакомить ещё с одним «бауманцем», свои приятелем Андреем, у которого сходные интересы.
Андрей, в прошлом далеко не первый, но секретарь райкома комсомола, однако я узнал об этом много позднее, иначе бы, естественно, общаться не стал, в тот момент возглавлял некое «кино-издательское предприятие Аверс». Не знаю, что уж там было про кино, а вот издавать ему что-то, действительно, удавалось. И главной этому причиной являлось знакомство с директором одного крупного целлюлозно-бумажного комбината. На самом деле, я тоже там бумагу как бы покупал и даже, совершенно не зависимо от Андрея, шапочно с этим директором считался знаком, но дела вел исключительно с начальником транспортного цеха, так что наши связи считались совсем разными.
Тут нужно понять одну принципиальную особенность того времени. Ты уже мог построить дом на условно собственном участке, не очень обращая внимание на прокрустово ложе пока не отмененных, но и не сильно применяемых прошлых норм и правил. Мог даже организовать кооператив по строительству таких домов на участках всех желающих. Но то, из чего дома строятся, нигде не продавалось. Нет, магазин строительных материалов был. И там даже на витрине лежали, например, кирпичи, но это ничего не значило. В лучшем случае, ты мог записаться на какое-то весьма ограниченное количество и на довольно отдаленный срок, чтобы потом, когда подойдет твоя очередь, поехать и получить на заводе сколько-то там тысяч штук. Однако и это всё достаточно теоретически, записи происходили чрезвычайно редко по никому не понятному графику, да и исполнение заказа никто не гарантировал. А большая часть материалов так даже и в такой форме вовсе отсутствовала. Скажем брус, кругляк, стекло или элементарная пакля в розничной продаже, я не говорю свободной, а хотя бы формально законной, просто не существовали.
Но как бы ни важны были строительные и подобные материалы, они не шли ни в какое сравнение с товаром по сути стратегического, идеологического, да что там, на самом деле политического назначения. С бумагой. Она просто отсутствовала. Хотя реально её было сколько угодно. Номенклатуру, качество и вообще все экономические моменты мы сейчас оставим в стороне. Но гигантскими, немыслимыми нынче, что у нас, что где угодно в мире, тиражами выходили издания, которыми забиты оказывались все книжные магазины и которые никто не читал. Газеты и журналы печатались миллионами и десятками миллионов экземпляров совершенно без учета реального спроса на то или иное издание. Однако, полностью вне зависимости от количества производимой и имеющейся на складах продукции, не говорю уже о частном лице, но даже и кооператив, по сути единственная, не считая промежуточных форм типа всяких комсомольских НТТМов, форма не государственного юридического лица, никаким образом нигде и ни у кого официально и легально купить бумагу просто не имел ни права ни возможности.
Потому приходилось поступать подобного булгаковскому Бегемоту, которого в трамвай не пускают, но ехать-то надо. Искать личные связи, выходить на нужных людей и превращать по документам вполне качественный товар в «брак», «неликвид», а то и просто во «вторсырье». Вот это всё уже мог и купить кооператив, тут и существовала лазейка, приспособление на крайний случай, типа всё той же булгаковской задней дуги последнего вагона трамвая.
Отдельный разговор о цене. Она была только единая государственная, мало имеющая отношение к реальности. Скажем, тонна той же бумаги стоила от ста пятидесяти до трехсот рублей. А продукции из нее кооператор мог без особого труда выпустить тысяч на 15-20. Понятно, что люди, распоряжавшиеся упомянутой бумагой, хотели не только получить компенсацию за риск виртуального превращения её в брак, но и каким-то образом поучаствовать в будущих прибылях. Короче, чтобы более дальше не рассусоливать, следует признать, что да, циркулировало по описываемому полю некоторое количество не совсем предусмотренной законом наличности. То есть, конечно, тогда еще не все брали, но все, кто давали, те уж, обязательно, и брали.
Хочу еще раз отдельно и настойчиво подчеркнуть. Бумага из-за возможной политической составляющей того, что на ней могло вдруг случайно оказаться напечатанным, стояла несколько отдельно, но отнюдь не являлась уникумом. Абсолютно всё сырьё и вся продукция, за редчайшим исключением так называемых «товаров народного потребления», не продавалось в общепринято значении этого слова, а распределялось согласно «фондам» и «лимитам».
Однако вернемся к моим знакомствам, имеющим, как вы поймете позже, непосредственное отношение к данной истории. Старый приятель Лёва, тот самый, который Арташезович, сын давно покойного министра, жил в «Доме на набережной», но тогда оказался без работы, поскольку из Госкомнефтепродуктов в особо острый момент перестройки выгнали, и вообще в затрудненных жизненных обстоятельствах. Иногда я давал ему возможность подкалымить, отвезти на автомобиле куда-нибудь что-нибудь нужное для дела. Однако своего транспорта у него временно не было, и потому пользовался он моей «шестеркой». На которую имел для таких случаев доверенность и запасной комплект ключей.
И вот как-то звонит мне Андрей что-то очень торопливо, не очень внятно начинает объяснять, что мол, форс-мажор, очень занят, а никого свободного под рукой нет и не мог бы я на своей машине… Я даже толком не дослушал, говорю, слушай, старик, я сейчас иду с женой в кабак на банкет и ничем помочь не могу. Но вот тебе телефон моего знакомого Лёвы, позвони, если договоришься, то пусть возьмет мою тачку, всё равно оставляю ее возле дома, и раньше завтрашнего полудня она мне не потребуется.
Погулял, выпил, проспался, а на следующий день раздается телефонный звонок. Всё предельно вежливо: «Здравствуйте, Александр Юрьевич, Вас беспокоит старший следователь прокуратуры РСФСР Сидоров Иван Петрович, не могли бы Вы к нам подъехать как можно быстрее?» Я, естественно, автоматически отвечаю, что никуда не спешу и вполне готов дождаться повестки, без которой отродясь добровольно подобные заведения не посещал. На что следователь с той же вежливостью поясняет, что я, конечно, могу выпендриваться сколько угодно, но у них еще и моя машина, поэтому, если хочу получить ее в целости и сохранности назад, то лучше все-таки мне поторопиться, а то, не ровен час, кто-нибудь ее может поцарапать, стоянка хоть и «спец», но ведь к каждому автомобилю охраны не приставишь… Ладно, собрался я и поехал по продиктованному адресу.
Тут еще следует сделать маленькое замечание. СССР был устроен не так уж железобетонно логично, как некоторым нынче представляется, и определенные странности проскальзывали. Например, компартии РСФСР не существовало. Вот у всех других союзных республик была, а у самой большой и как бы главной, отсутствовала. То же самое касалось, и, что уже совсем уму непостижимо, и КГБ. Но вот прокуратура собственная имелась. Была она, конечно, сильно ниже Генеральной СССР, но при этом столь же значительно выше Московской. И следователи там чепухой не занимались, так просто чужие автомобили за какие-то транспортные нарушения у себя не хранили. Но я особо не волновался, во-первых, битый к тому времени уже достаточно, а, во-вторых уникально не чувствующий за собой никаких доказуемых грехов.
В таком, достаточно спокойном состоянии, хоть и несколько раздраженном непредвиденными потерями времени, являюсь в какое-то неприметное здание, сейчас уже не помню точно, но, по-моему, в районе площади Ногина. Нахожу там указанный кабинет, где меня также вежливо, как и по телефону, встречает мужик где-то под сорок, то есть, постарше, чем я тогдашний, но незначительно. Просит присесть и рассказывает следующую историю. Вернее ту часть этой истории, которая была ему в тот момент известна. Но я сейчас, чтобы не путать читателей и не утомлять излишними подробностями на тему, когда что и от кого я узнал позднее, опишу ситуацию, каковой она была на самом деле.
Упомянутый мной в самом начале директор бумажного комбината, будучи в командировке в Москве, подписал с конторой Андрея договор на поставку пары вагонов бумаги, гигантского по том временам количества. Официальную часть суммы перевели, но как раз она директора меньше всего интересовала. А с неофициальной возникла некоторая заминка. Деньги всё больше теряли ценность из-за дефицита товарного покрытия, потому мужик стал капризничать и отказался от наличных. Потребовал новый видеомагнитофон и обязательно не просто хорошей фирмы, но и европейской сборки, была в те времена такая «примочка». А Андрей, как на зло, именно в этот момент не смог достать ничего подходящего, у директора же билет на поезд куплен, полный цейтнот.
Тут Андрей случайно вспоминает, что в Миша сейчас находится в гостях у своего, работающего а Англии, брата. Оказывается и телефон этого брата, Андрей связывается с Мишей и упрашивает его за любые деньги привезти видеомагнитофон. Удача в том, что Миша вылетает буквально завтра, и магнитофон купить еще успевает. А неудача приходит далее, так как авиарейс задерживается, и прибытие магнитофона ожидается впритык с отходом поезда директора ЦБК. Да плюс еще у самого Андрея ситуация совпадает с чем-то неотменяемым, никого под рукой нет, все попытки как-то решить проблему срываются, вот тут он как «фол последней надежды» и делает звонок мне. А я, если помните, даю ему телефон Арташезовича. После чего Андрей просит Леву встретить Мишу в Шереметьево, забрать у него видеомагнитофон и лететь на всех парах к Казанскому вокзалу, чтобы попытаться успеть передать коробку директору, уже садящемуся в поезд. Лёва успевает, магнитофон передает, и тут их всех троих задерживают. Оказывается, за директором ЦБК давно следили и сочли случай подходящим для прекращения криминальной карьеры зарвавшегося взяточника.
Я всю эту историю, вернее, большую ее часть, известную на тот момент следователю, выслушиваю с большим интересом и с не меньшим интересом спрашиваю, а чего, собственно, вы от меня-то хотите? На что следователь отвечает, не надо, мол, Ваньку валять, тут всё предельно прозрачно. Единственным человеком, который знает всех участвующих в этой грандиозной афере, которого все они знают, и кто даже обеспечил ее собственным транспортом, является явный руководитель организованной преступной группировки Васильев Александр Юрьевич. Я не ответил и даже не улыбнулся.
К этому времени моего жизненного опыта было более чем достаточно, чтобы прекрасно понимать, насколько у них на меня ничего нет. Могли, конечно, попробовать запереть и настучать по наиболее болезненным органам. Но, во-первых, это у нас всегда могли, да и сейчас могут совершенно независимо ни от объективных обстоятельств, ни от конкретных фактов, ни от реакции обрабатываемого, то есть тогда конкретно меня, а потому совершать какие-либо излишние телодвижения вовсе не имело никакого смысла. А, во-вторых, времена всё же из всех отечественных были наиболее вегетарианские, потому, тем более, надежнее всего, представлялось положиться на волю волн и не дергаться. Вот я и не стал дергаться, а только попросил удовлетворить еще изначально возникшую у меня заинтересованность, а не слишком ли много чести, чтобы подобной чепухой занимались следователи республиканской прокуратуры? И вот тут, совершенно неожиданно для меня, человек произнес монолог. Приведу его, конечно, не дословно, уж очень много лет прошло, но постараюсь основную мысль передать наиболее полно.
«Вы же, Александр Юрьевич, судя по вашему образованию, опыту и известным нам профессиональным навыкам, не можете не понимать очевидных вещей. Это там, наверху, давно оторвавшись от земли, создают какие-то теоретические построения, типа перестройки и гласности. Но это всё слова и фантазии. Для нас-то с Вами, надеюсь, всё предельно ясно и вилять хвостом друг перед другом нет никакого смысла. Вся ваша деятельность, в принципе, не совместима с существованием нашего социалистического строя и нашего советского государства. Директора ЦБК мы, конечно, посадим, и всех остальных к этому делу причастных, и лично Вас, в том числе, тоже очень постараемся посадить. Но дело ведь не в этом. Я же тоже не идот и прекрасно осознаю, что иначе вы все вести себя просто не можете. Поскольку экономика у нас плановая, ресурсы распределяемые, а вам жизненно необходим рынок, без него вы не выживете. У нас управление даже не в том дело, что партийное, но, главное, что абсолютно централизованное и на этом всё держится. А у вас не может не стоять задача всю эту централизацию сломать, поскольку вы в нее никак встроиться не можете. То есть, по всем параметрам мы не просто входим с вами в противоречия, мы получаемся несомненными и непримиримыми врагами. В одной системе существовать у нас никак не получится. Я против Вас ничего не имею и даже могу предположить, что ко всей данной истории Вы и не причастны или причастны достаточно случайно и косвенно. Но у меня нет другого выбора. Или мы уничтожим вас, или вы уничтожите нас. Потому, могу только предложить и посоветовать. Прекращайте Вы вовсе заниматься всей этой кооперативной чепухой и возвращайтесь на обычное рабочее место советского человека в государственном учреждении. Тогда, я даю слово офицера, мы от Вас полностью отстанем, и никаких последствий эта история иметь не будет».
Я не стану рассказывать, чем закончилась эта история, потому, что всем прекрасно известно, чем закончилась эта История. Тем она и закончилась, что тот следователь не смог предугадать финала, но, по сути, оказался абсолютно прав. Мы с ним оказались не совместны. По крайней мере, в том виде - конца восьмидесятых. Несколько лет горбачевской перестройки были или мостиком в государство принципиально иного типа, или сам мостик надо было разрушать к чертовой матери и оставаться за железным занавесом, не пытаясь ничего придумывать, что с человеческим лицом, что с иными, такого же рода для той системы излишествами.
Ладно, для тех, кто всё равно будет потом спрашивать. Никого в результате так и не посадили. Даже директора ЦБК. Не успели, кончилась ихняя власть. Этого директора лет через десять расстреляли в упор прямо перед дверями своего нового роскошного особняка в окрестностях родного города. Лев Арташезович погиб еще раньше от ножевого ранения, вызванного его разногласиями с какими-то кредиторами по поводу нескольких сотен долларов. Андрей Ерохин и Миша Грудинин в полном порядке , тысяча лет им жизни, здоровы и успешны, могут подтвердить каждое моё слово. Если, конечно, захотят. Мишин брат в Англии сначала дослужился да заведующего кафедрой крупного университета, потом ушел и открыл собственную фирму, связанную с высокими технологиями. Процветает. От предложений связываться со Сколково отказался. Я пишу книжки.
Со следователем Сидоровым мы ещё встретимся на страницах этого повествования.
(Продолжение следует)