Но как бы ни свирепствовали все самые консервативные силы в коммунистической партии и советском правительств, а так же товарищи из «компетентных» органов, к концу восьмидесятых кооперативное движение неотвратимо набирало обороты и становилось похоже, что зарождения капитализма уже не избежать. Но если совсем серьезно и окончательно бросить, наконец, валять дурака, то главный фактор тут был не экономический, социальный или какой-то ещё базисный, а чисто психологический.
У людей проснулся подавляемый столько десятилетий примитивный азарт. Естественно, не у всех и даже далеко не у большинства. Но у тех, у кого проснулся, задавить его становилось тяжелее и тяжелее. При том, что не хватало сырья, товаров, денег, инфраструктуры, опыта, да ничего не хватало и перечислять бесполезно. Но более всего не хватало кадров и связей.
Начинали вспоминать кого только можно и мучительно перебирали в своей биографии, к кому бы ещё обратиться и кого бы привлечь из хоть относительно знакомых. Потому я совершенно не удивился, когда мне через несколько лет после последней, вполне вежливой, но достаточно холодной встречи позвонил Вова Тюрин, сказал что он в Москве и хочет увидеться, есть деловой разговор. Попросил навестить его в гостиницу «Россия», где он остановился.
Всю жизнь строго придерживался правила, что если кому со мной надо встретится, то пусть приезжает ко мне или, по крайней мере, туда, где мне же удобнее. Но тут оказался особый случай, требующий хоть краткого пояснения.
Взаимоотношение советского человека с гостиницами, естественно, отечественными, об иных и говорить нет смысла, - отдельная эпопея и неподъемный пласт, к исследованию которого ещё даже не приступали. Но и среди этого эпоса выделяется исключительный по своей художественной силе цикл, касающийся гостиниц Московских. Внутри которых мало кто из москвичей имел счастье побывать хоть единожды за всю жизнь, разве только в нескольких относительно (весьма относительно) доступных гостиничных ресторанах. И среди самых недоступных, после совсем уж элитарных интуристовских, типа «Метрополя» или «Националя», одно из первых мест занимала «Россия».
Этот монстр, один из крупнейших в мире, три с лишним тысячи номеров, рассчитанных на более пяти тысяч человек, был построен в середине шестидесятых. Для чего уничтожили один из интереснейших районов города – знаменитое Зарядье. Культурное преступление совершено под руководством тогдашнего главного московского архитектора Чечулина, человека, как сейчас модно говорить, неоднозначного во всех отношениях, в том числе и творческом. Однако, понятно, что объявлять лично Дмитрия Николаевича тут основным виновником глупо, он просто выполнял решение партии и правительства, а так, мне даже некоторые его работы кажутся весьма любопытными.
Нигде официально записано не было, но, мне кажется, что основной причиной возникновения данной гостиницы явилось следующее. Дело в том, что первые послевоенные съезды КПСС были в силу ряда причин довольно малочисленные, на них собирали всего примерно порядка тысячи трехсот делегатов. Но уже начина с двадцать второго в 61-м году их количество начало неумолимо стремиться к пяти тысячам и возникла проблема, а где одновременно в приличном месте компактно и собрать и поселить такую прорву народу.
Если с первой задачей справились довольно легко, поручив великому Михаилу Васильевичу Посохину просто снести на территории Кремля здание старой Оружейной палаты и поставить на нем изумительное по красоте здание Дворца съездов как раз с некоторым запасом на шесть тысяч мест к уже упомянутому двадцать второму съезду, то с размещением вышла некоторая заминка. Всё таки рассадить столько людей и расселить их хотя бы на несколько дней в относительно соответствующих времени условиях – немного разные задачи.
Слава Богу, внутри Кремля ничего больше ломать не стали, но никой иной площадки достаточного размера не нашли поблизости кроме несчастного Зарядья. Строили тоже дольше съездовского дворца, но, в конце концов, году к шестьдесят седьмому справились. Так возникло архитектурное чудо. Повторю, это всё мои личные измышления, возможно клеветнические, формально построена была гостиница и гостиница, не специально для партийных делегатов, а для всего советского народа, как и всё в нашей стране.
Примечательно, что история разрушения и исчезновения «России» в 2006-м году оказалась ещё много более таинственной и плохо объяснимой с точки зрения здравого смысла, да и вообще с любой другой, чем причина её возникновения именно в данном месте и таком виде. Но, поскольку загадка связана с именем Шалвы Павловича Чигиринского, которого мне ещё придется упоминать, то сие мы пока оставим на потом.
Я как рядовой и ни к чему такому высокому не причастный гражданин, понятно, никогда внутри «России» не бывал. Но посмотреть хотелось. Потому, даже не гордость смирил, а просто привычкам изменил и поехал встретиться с Тюриным к нему в гостиницу. Хотя прекрасно понимал, что практически наверняка никаких дел я с ним вести не буду, и это всего лишь помесь вежливости с любознательностью.
Время было какое-то ранне-промежуточное, потому, собственно, и в ресторан не пошли, так, трепались в номере и, если честно, первую часть разговора я помню смутно, да и тогда слушал не слишком внимательно по малой изначальной заинтересованности. Больше по сторонам оглядывался, хотя очень быстро выяснилось, что рассматривать там особо нечего – чистенько, скромненько и на этом всё.
А общий смысл Вовиного предложения был примерно такой. Они там у себя организовали кооператив по производству детских игрушек. Надо заметить, что идея сама по себе витала в воздухе, поскольку дело даже не в дефиците, в этом самом дефиците было всё, но именно тут возник вакуум чуть ни абсолютный. Замечательные советские игрушки, умные, развивающие, педагогически верные, изготовленные из самых натуральных материалов и обладающие ещё множеством самых замечательных качеств, были лишены всего одного – к этому времени дети категорически перестали хотеть в них играть. Вот совсем. Маленькие коллаборационисты уже каким-то невероятным способом рассмотрели то ли в появившихся иностранных журналах, то ли на во все более входивших в употребление видеокассетах всякую там яркую современную наверняка вредную и безнравственную, но чем-то притягательную для них пластиковую дрянь и решительно требовали замены своих кубиков с азбукой и картинками из отечественных мультиков.
Кое-кто принялся из отечественно сырья лудить подобия западных аналогов. У кого-то даже, с учетом, естественно, всех возможных «но», вполне сносно получалось. Судя по тем образцам, которые мне показал Тюрин, у них получалось не очень, однако и не самый позорный вариант. Да и критерии, конечно, тогда были столь зыбкие, что речь в принципе могла идти лишь об одном – можно это впарить покупателю, или нельзя. Вовины игрушки впарить теоретически было можно, но с большим трудом. По этому поводу он и приехал. Искал человека, и вот мне предложил стать из, типа, представителем-распространителем в Москве, ну, и там все положенные сопутствующие про мою несомненную надежность и порядочность слова, которых я всегда особенно опасаюсь.
Вот еще вспомнилось. Конечно, и суть Вовиной идеи и моя полнейшая в ней незаинтересованность стали мне понятны уже с первых минут, но было как-то не очень удобно сразу встать и уйти. Всё-таки природная моя мягкотелость и гипертрофированное чувство благодарности сильно мешают жить. Да и вкус бараньих голяшек, видать, не до конца ещё забылся. Потому я старался разнообразить беседу какими-то стандартными общими темами. Естественно всплыли имена Гиви и Кахи. Но тут я услышал некую совсем шекспировского уровня трагизма историю. Подробностей не воспроизведу, но в основе сюжета том точно лежала подлая кража автомобильных покрышек особо ценимой в их местах фирмы «Goodyear», то ли Гиви спер у Кахи, то ли Каха у Гиви, но в результате главным пострадавшим почему-то оказался Тюрин. Такая трогательная история. Кажется, мне больших усилий стоило тогда не заржать.
Но это всё к слову. Даже и при помощи развлекательных вкраплений беседа довольно скоро начала иссякать, я пообещал подумать над заманчивым предложением, но так, чтобы было предельно понятно, насколько даже и думать не собираюсь. Уже поднялся прощаться, однако тут Вова как-то странно себя повел. Казалось, он даже не то, что не расстроился, а и вовсе не обратил внимания на мой, по сути, отказ. Тоже встал и сказал, что проводит меня до машины. А когда мы вышли, поступил и вовсе необычно. Вдруг слегка приложил палец к губам и повел меня через дорогу на пустынную Москворецкую набережную против входа в киноконцертный зал. Где, постоянно следя внимательным взглядом окружающее пространство, поведал то, что я сейчас попытаюсь пересказать кратко, но предельно точно.
На самом деле, человек, который будет в Москве заниматься распространением игрушек и вообще представлять интересы, у них имеется. Зовут его Рома Абрамович. Несколько молод, но ничего, хваткий парень и с хорошими мозгами. Правда, он хоть давно в столице прописан, но сам изначально не сильно москвич, больших связей и особого опыта делового существования в столице не имеет, потому, конечно, хорошо бы кого ему в кураторы хотя бы по первому времени, и лучше моей кандидатуры не найти (тут опять про мои замечательные деловые и душевные качества, но я прервал довольно решительно, уже начинал несколько поеживаться от близости воды и плохого предчувствия), но и это не главное. Суть вовсе не в игрушках. Это так, больше для разгона и ширмы. Вопрос неизмеримо более серьезный. И именно к нему в основном имеет отношение предстоящая деятельность Ромы Абрамовича, которая требует некоторого присмотра а, возможно, и соучастия. Люди из высших их местных партийно-государственных кругов, понимая, кто в регионе все последние годы, если не десятилетия, реально занимался крупными товарно-финансовыми вопросами, теми самыми, что нынче перестают быть криминальными, а даже в перспективе и вовсе наоборот, обратились к основным лицам, действующим в наиболее значимых сферах, в том числе и бензиново-нефтяной…
И чем совершенно для себя не характерно более гладко и витиевато забирался Вова в сложноподчиненные дебри, тем более неприятный холодок закрадывался в мою робкую и слишком чувствительную ко всему вредному для неё душу. Я совсем уже решительно попросил ясности и определенности. А когда, наконец, услышал к тому моменту почти ожидаемое слово Список, причем произнесенное именно так, с прописной, с уже почти до боли знакомой мне интонацией, потерял вежливость, наиграно заспешил и более в жизни своей не видел Владимира Романовича Тюрина.
(Продолжение следует)